Шумейко сел на чурбак, все так же недвусмысленно сунув руку в карман.
— Слушай, комбинатор, здесь твой номер не пройдет. Много вас таких–то, чтобы каждому по пятнадцать кило икры на рыло. Я тебе здесь сладкой жизни не обещаю, понял?
Теперь уже браконьер озлился.
— А мы у тебя и спрашивать не будем. Хватит нас ужо пужать, — сказал он, — мы ужо пужатые. Знаешь, если будешь горлохватничать, то можно и проучить для острастки… Что, думаешь, такой ты несокрушимый, да, столами жонглируешь, да?..
— Давай, давай, — сказал Шумейко, — интересно говоришь, да и за предупреждение спасибо. — Он прислушался, нет ли какого шороха снаружи, не идет ли Сашка, покамест слабо соображая, как выйти из неопределенного положения, в которое он попал, и выйти с честью, и в то же время припереть это сборище к стенке, добиться улик; потому что улик, кроме одной сеточки, у него не было, их предстояло еще отыскать; угрозы же картежника без свидетелей со стороны инспектора не имели юридического веса, картежник всегда сможет от них отпереться.
И тут вмешался из четырех пришлых, включая Ваську Шалимова, знатока здешних угодий, какой–то дед не дед, но старообрядческого вида мужчина, взял на себя роль миротворца. Хитрый был дед, и из хитрости говорил успокоительные речи, лил бальзам на мозги взбудораженного и, видно, какого–то шального инспектора: кто кого убьет при таком инспекторе, заранее не предугадаешь.
— Э, нет, милок, — погрозил он узластым пальцем главарю, — угрозы твои странные. Человек может бог знает чего вообразить. Поймался, милок, стал–быть, отвечай по закону. Ведь как оно было, когда — рыба шла по Камчатке скопом? Лови от пуза! Ешь не хочу! А сейчас той картины уже нет. Надоть хочь бы остатки сохранить, приумножить, стал–быть. Вот они и сохраняют, которые на службе охраны. Блюдут интересы государства — тут худого говорить не моги, милок… Тут надоть миром, потому как рыбы–то у нас и нет ей… И перед законом чисты мы — так, разве на ушицу пымаем да под рюмочку…
Говоря это, ублажая ровным голосом, усыпляя плавными жестами, гипнотизируя тусклыми слюдинками глаз, застланными как бы даже слезой, манипуляцией какой–то вытолкнул он на середину стола бутылку пятидесятишестиградусной, огладил ее любовно, сковырнул шершавым пальцем пробочку. Стукнулась она рифленым торцом и закатилась куда–то.
— Верно замечено в народе; «долгоиграющая»! — воскликнул дед, приходя чуть ли не в неистовство от умиления, — Очень для мужеского нутра пользительна.
— Русское чудо, — нехотя поддакнул главарь.
— Глонешь — сердце взыграет, — вел свою партию дед, — Дак кружечку гостю, али нет? Али из бадеечки пьете?
— Пускай он перво–наперво свою пистоль вынет да положит сюда, — хмуро сказал главарь. — А то как бы не наделал чехарды при таком неспокойном ндраве. Вот стол напрочь изуродовал, ведь опять же труда стоит починить его… Ну вынай, вынай ее, да чокнемся во имя мира на всей земле!
Шумейко встал и не спеша отошел к двери.
— Пить — это чуть попозже. А пистолет я только тогда выну, когда следом буду стрелять, — сказал он резко. — А то зачем же валять дурака? Так что поищем сперва, не найдется ли какой закуски… той же икорочки, а?.. Да и балычка! Ну–ка, дед, поворачивайся, я в твою святость не верю ни на грош!
И тут ринулся на него из противоположного угла третий, что сидел все это время будто язык проглотил; копил, видно, решимость, подгадывал случай. Обхватил инспектора сбоку, пытаясь вывернуть руки, но ему это не удалось бы, не подоспей главарь… В общем зажали инспектора, и карманы обшарили, и пистолета не нашли. Не было Никакого пистолета! А и отпускать уже не решались после такой суматохи — трудно дыша, переглядывались, как быть.
Облизнув расквашенную в потасовке губу, чувствуя спиной, как пахнуло прохладцей, Шумейко спокойно посоветовал:
— Остыньте, господа деклассированные, обернитесь, опомнитесь. Не такой уж я храбрый, чтобы ходить по вашим вертепам в одиночку.
Его враз отпустили, и он поиграл плечами, как боксер в разминке перед началом матча. Но здесь матч был окончен. Подмигнул стоявшему в дверях Сашке (тот этак легонько, с наивозможной деликатностью, отодвинул прикладом от двери Шалимова). Кстати сказать, Васька в потасовке участия не принимал, на сей раз из соображений вполне здравых, а может, опять что–то имея на уме.