— Мы не берём правосудие в собственные руки, — сказал Селган.
Понтер кивнул.
— Как я сказал в самом начале, я не горжусь тем, что совершил.
— Вы также сказали, — мягко напомнил Селган, — что совершили бы это снова, если бы пришлось.
— То, что он делал, было плохо, — сказал Понтер. — Гораздо хуже того, что я сделал с ним. — Он развёл руками, словно ища способа оправдать своё поведение. — Он насиловал женщин и собирался делать это и дальше. Но я положил этому конец. Не только потому, что он теперь знал, что я могу опознать его по запаху, а по той же причине, по которой мы всегда стерилизуем наших склонных к насилию самцов именно таким образом. Ведь мы не только предотвращаем распространение их генов. Путём удаления тестикул мы радикально снижаем уровень тестостерона, купируя их агрессивность.
— И вы решили, что если этого не сделаете вы, то не сделает никто? — сказал Селган.
— Именно! Ему бы всё сошло с рук! Мэре Воган считала, что имеет преимущество, что насильник не знал, с кем связывается, нападая на профессора генетики. Но она ошибалась. Он знал совершенно точно, с кем имеет дело. И он знал, что нужно сделать, чтобы его никогда не смогли осудить за это преступление.
— Так же, — тихо сказал Селган, — как вы знали, что вас никогда не осудят за его кастрацию.
Понтер ничего не ответил.
— Мэре знает об этом? Вы ей рассказали?
Понтер покачал головой.
— Почему нет?
— Почему нет? — повторил Понтер, удивлённый вопросом. — Почему нет? Я совершил преступление — тяжкое преступление. Я не хотел вовлекать в него её; я не хочу, чтобы она была хоть как-то в этом замешана.
— И всё?
Понтер молча рассматривал рисунок древесных волокон, охватывающий весь периметр комнаты.
— Это всё? — не отступал Селган.
— Конечно, я не хотел ронять себя в её глазах, — сказал Понтер…
— На самом деле это могло возвысить вас в её глазах, — сказал Селган. — В конце концов, вы пошли на это ради неё, чтобы защитить её и других, подобных ей.
Но Понтер замотал головой.
— Нет. Нет, она рассердилась бы на меня. Разочаровалась бы во мне.
— Почему?
— Она христианка, — ответил он. — Философ, учению которого она следует, утверждал, что прощение — это величайшая из всех добродетелей.
Бровь Селгана влезла на надбровный валик.
— Некоторые вещи очень трудно простить.
— Думаете, я этого не знаю? — рявкнул Понтер.
— Я не имел в виду не то, что сделали вы, а то, что он — тот мужчина-глексен — сделал с Мэре.
Понтер сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
— Этот… Раскин — единственный, кого вы кастрировали?
Взгляд Понтера метнулся к Селгану.
— Разумеется!
— Ага, — сказал Селган. — Просто я…
— Что?
Селган проигнорировал вопрос.
— Вы рассказывали об этом кому-нибудь ещё?
— Нет.
— Даже Адекору?
— Даже Адекору.
— Но ведь ему вы без сомнения можете доверять, — сказал Селган.
— Да, но…
— Вот видите, — сказал Селган, когда Понтер замолчал, не закончив фразы. — В нашем мире мы не просто стерилизуем совершивших насильственные преступления, не так ли?
— Ну… нет. Мы…
— Да? — сказал Селган.
— Мы стерилизуем преступника и всех, у кого хотя бы половина общих с ним генов.
— И кого же именно?
— Братьев. Сестёр. Родителей.
— Да. Кого ещё?
— И… ещё однояйцевых близнецов. Именно поэтому говорится про по крайней мере половину; у однояйцевых близнецов совпадает сто процентов ДНК.
— Да-да, но вы забыли про ещё одну группу.
— Братья. Сёстры. Мать преступника. Отец преступника.
— И…?
— Я не понимаю, что вы… — Понтер замолк. — О, — тихо сказал он. Он снова посмотрел на Селгана, потом опустил взгляд. — Дети. Потомки.
— У вас есть дети, не так ли?
— Двое дочерей, Жасмель Кет и Мега Бек.