После собрания факультета Мэри вернулась к себе в лабораторию. Хорошо бы, если бы сегодня пришли Дария и Грэм, её аспиранты; они вправе услышать объяснения от неё лично.
Хотя какое объяснение она могла им дать? Очевидное — что ей предложили отличную работу в Штатах — было лишь частью правды. Мэри и раньше звали в американские университеты; её обхаживали далеко не впервые. Но все те предложения она отклонила, говоря себе, что она предпочитает жить в Торонто, что здешний климат «придаёт ей сил», что ей будет не хватать «Си-Би-Си»[6], и здешних прекрасных театров, и Карибаны[7], и «Ищеек Бейкер-стрит»[8], и Йорквилля[9], и бистро «Ле-Селект», и Королевского музея, и некурящих ресторанов, и «Блю-Джейз»[10], и «Глоуб энд Мэйл»[11], и социальной медицины, и Харборфронтских чтений.
Конечно, она могла расписать им все достоинства новой работы — но главной причиной её отъезда всё-таки оставалось изнасилование. Она знала, что такое происходит повсюду — в другом городе не будет безопаснее, чем здесь. Но именно желание избавиться от напоминаний о нём понесло её в Садбери разбираться с безумной историей об обнаруженном там живом неандертальце, и сейчас её тянуло из города то же самое чувство. Возможно, если сейчас рядом была Дария, она смогла бы ей об этом рассказать… но она никак не могла обсуждать это с Грэмом Смайтом… или любым другим мужчиной, по крайней мере, в этом мире.
Мэри принялась собирать личные вещи, которые хотела забрать из лаборатории, в старый пластиковый ящик из-под молока, который кочевал по всему факультету уже многие годы. У неё был настенный календарь с фотографиями крытых мостов; фотография её двух племянников в рамке; кофейная чашка с логотипом «Канада a.m.» — она была на их шоу почти десять лет назад, после того, как сумела получить ДНК тридцатитысячелетнего медведя, найденного в юконской вечной мерзлоте. Большинство книг на полках принадлежало университету, но она забрала полдюжины своих собственных, включая свежее издание справочника CRC.
Мэри оглядела лабораторию ещё раз. Кому-то другому придётся продолжить секвенирование ДНК странствующего голубя, которым она занималась перед отъездом в Садбери. И, хотя большинство растений в лаборатории принадлежало Мэри, она не сомневалась, что Дария будет аккуратно их поливать.
Итак: всё готово. Она подхватила заметно потяжелевший молочный ящик и уже двинулась было к двери…
Нет. Нет, осталось ещё кое-что.
Она знала, что могла бы оставить это здесь. Никто бы не выкинул их в её отсутствие. Какое там, у них ещё хранились образцы, принадлежавшие Даниэлю Колби, а он уже два года как умер.
Мэри поставила ящик на пол, пересекла лабораторию из конца в конец и подошла к холодильнику для хранения биологических образцов. Она открыла дверцу и ощутила порыв морозного воздуха.
Они были там: два матовых контейнера для образцов с надписью «Воган 666».
В одном были её трусики с той ночи, в другом…
В другом содержалось то, что он оставил внутри неё.
Но нет. Нет, она не возьмёт это с собой. Они могут остаться здесь; кроме того, ей не хотелось даже касаться их. Она захлопнула дверцу холодильника и повернулась.
Как раз в этот момент в дверь лаборатории просунулась голова Корнелиуса Раскина.
— Привет, Мэри, — сказал он.
— Привет, Корнелиус.
— Просто хотел сказать, что мы будем по тебе скучать, и… в общем, хотел поблагодарить за доставшиеся мне часы.
— Не за что, — ответила Мэри. — Не думаю, что для этого курса есть более подходящая кандидатура. — Это не была простая вежливость: она знала, что это так. Корнелиус был настоящим вундеркиндом: он учился в Университете Торонто, но степень получал в Оксфорде, где работал в Центре изучения древних биомолекул.
Мэри подошла к молочному ящику.
— Давай помогу, — сказал Корнелиус. — Отнести к машине?
Она кивнула. Корнелиус присел на корточки и поднялся вместе с ящиком. Они вышли в коридор. Им навстречу попался Джереми Баньон, аспирант, но не Мэри, другого преподавателя.
— Здравствуйте, профессор Воган, — поздоровался он. — Здравствуйте, доктор Раскин.
Мэри заметила, как кисло улыбнулся Корнелиус в ответ. Мэри и других постоянных сотрудников факультета всегда называли «профессор», но Корнелиусу такое обращение было не положено. Только в академических стенах обращение «доктор» могло считаться утешительным призом, и она отчётливо видела, как сильно Корнелиус жаждет этого слова на букву «п».