Януш Вольневич
Люди и атоллы
Ворота Микронезии
Впечатление такое, будто самолет неподвижно висит в воздухе. Глазу не на чем остановиться, и скорость машины совсем не ощущается. Голубой купол неба сливается в необъятной дали с серебристо-голубой чашей океана. С высоты в несколько тысяч метров волны на его поверхности кажутся мелкой искрящейся чешуей. Четвертый час полета из Манилы. Пустота. Никаких пейзажей. Голубая пустота. Все то же безоблачное небо, все та же вода.
Напряженно всматриваюсь. И вдруг — есть! Показался какой-то маленький комочек ваты. Наконец можно на что-то посмотреть! Почти сразу ощущаю, что наш «Боинг» начинает плавно снижаться, направляясь прямо к «вате». Бегут минуты — облако из ваты растет. В кабине раздается мелодичный звук гонга, стюардесса произносит набор стандартных фраз о предстоящей посадке:
— Просьба пристегнуть ремни, не курить… командир благодарит… ждем вас на борту нашего самолета…
Я не отрываю взгляда от растущего облака. Краем глаза улавливаю, что под нами, по поверхности сверкающего моря, мчится крошечный крестик. Соображаю, что это тень от нашего самолета, и вижу, что она несется по довольно внушительным волнам, которые с высоты казались рыбьей чешуей.
Мы уже совсем низко. То, что представлялось клочком ваты, превратилось в гигантское нагромождение облаков, «основанием» которых оказалась узенькая полоска суши. Спускаемся еще ниже. Огромные океанские волны разбиваются о высокие берега острова. Он виден уже целиком. Остров устрашающе мал! Не ошибся ли пилот? Нет! Внизу, под нами, аэродром!
«Уже более чем сто раз вставало солнце над пустынной, недвижной синевой, более ста раз исчезало оно в той же пустынной, недвижной, беспощадной синеве, сто раз день сменялся ночью, а ночь днем, с тех пор как флотилия из Магелланова пролива вышла в открытое море, и вот снова раздается возглас с марса: „Земля! Земля!“ Пора ему прозвучать — и как пора! Еще двое, еще трое суток среди пустоты — и, верно, никогда бы и следа этого геройского подвига не дошло бы до потомства. Плавучее кладбище — корабли с погибшим голодной смертью экипажем блуждали бы по воле ветра, покуда волны не поглотили бы их или не выбросили на скалы. Но этот новый остров — хвала всевышнему! — он населен, на нем найдется вода для погибающих от жажды. Флотилия еще только приближается к заливу, еще паруса не убраны, еще не спущены якоря, а к ней с изумительным проворством уже подплывают „кану“ — маленькие, пестро размалеванные челны, паруса которых сшиты из пальмовых листьев. С обезьяньей ловкостью карабкаются на борт голые простодушные дети природы, и настолько чуждо им понятие каких-либо моральных условностей, что они попросту присваивают себе все, что им попадается на глаза. В мгновение ока самые различные вещи исчезают, словно в шляпе искусного фокусника; даже шлюпка „Тринидад“ оказывается срезанной с буксирного каната. Беспечно, нимало не смущаясь моральной стороной своих поступков, радуясь, что им так легко достались такие диковины, спешат они к берегу со своей бесценной добычей. Этим простодушным язычникам кажется столь же естественным и нормальным засунуть две-три блестящие безделушки себе в волосы (у голых людей карманов не бывает), как испанцам, папе и императору все эти еще не открытые острова вместе с населяющими их людьми и животными заранее объявить законной собственностью христианнейшего монарха. Магеллану, в его тяжелом положении, трудно было снисходительно отнестись к этому захвату, произведенному без предъявления каких-либо императорских или папских грамот. Он не может оставить в руках ловких грабителей эту шлюпку, за которую еще в Севилье (как видно из сохранившегося в архивах счета) заплачено три тысячи девятьсот тридцать семь с половиной мараведисов, а здесь, за тысячи миль от родины, представляющую собой бесценное сокровище. На следующий же день он отправляет на берег сорок вооруженных матросов отобрать шлюпку и проучить вороватых туземцев. Матросы сжигают несколько хижин… Теперь изголодавшиеся испанцы могут наконец раздобыть воды для истомленных жаждой больных и основательно поживиться съестным. С неимоверной поспешностью тащат они из покинутых туземцами хижин все, что попадает под руку: кур, свиней, всевозможные плоды, а после того как они друг друга обокрали — сначала островитяне испанцев, потом испанцы островитян, — цивилизованные грабители в посрамление туземцев на веки вечные присваивают этим островам позорное название Разбойничьих (Ладронских)»[1].
Так описывает Стефан Цвейг в книге «Подвиг Магеллана» высадку экспедиции Магеллана на берег острова Гуам 6 марта 1521 г.