Ничего необычного не было в громадном аквариуме, который создатели назвали «реактор-бассейн». Бак имел в диаметре три метра и глубину шесть с половиной метров. Нижняя часть его на пять с половиной метров была углублена в землю. На дне бака находилось странное сооружение в виде поддерживаемой снизу решетки высотой около полутора метров. Это была сердцевина реактора, загруженного приблизительно 18 килограммами урана, обогащенного 3,6 килограмма делящегося изотопа этого элемента. Можно сказать, что количество топлива было довольно незначительным. Однако не такое уж незначительное, если представить, что эти 3,6 килограмма могут выделить энергию, эквивалентную 72 тысячам тонн тротила или 90 миллионам киловатт-часов энергии.
Но огромная энергия в этом реакторе не выделялась со скоростью взрыва. Этот гигант работал под полным контролем, вырабатывая на номинальном энергетическом уровне всего десять киловатт, а на максимальном уровне— не более 100 киловатт электроэнергии. В решетку были вставлены три регулирующих стержня, предназначенных для поддержания горения топлива с постоянной скоростью. Вода выполняла три функции — как охладитель для отвода огромного количества выделяемого тепла, как замедлитель скорости нейтронов, возникающих при делении урана и поддерживающих горение атомного огня, и как щит против опасной радиации, выделяемой в ходе процесса. Водяной щит, таким образом, давал возможность наблюдать за работой реактора.
Неожиданно свет выключили, и мы оказались в полной темноте в течение, как нам показалось, очень долгого времени. Но вот снизу, из глубины, которая казалась еще глубже, чем была в действительности, появилось слабое голубое мерцание. Постепенно и незаметно мерцание становилось все ярче и ярче, пока решетка реактора не засветилась беловато-голубым светом. Вокруг нее появился ореол неземного зеленовато-голубоватого цвета, быстро принявшего различные фиолетовые оттенки. Он становился все более ярким; фиолетовый огонь как бы проникал сквозь окружавшее его кольцо стали, заливая всех нас жутким странным холодным фиолетовым светом, который будто исходил не из земного источника, а из самих глубин космоса, как это и было на самом деле. Фиолетовое облако все росло, расширяясь кругами, пока, казалось, не проникло сквозь стены комнаты.
Когда снова зажгли свет и мы постепенно вернулись к действительности, я вспомнил другие случаи, когда наблюдал ту же силу, исходящую из внутренних глубин микрокосмоса — цитадели атомов, из которых состоит материальный мир. Перед моим взором опять возник фиолетово-зеленый шар огня, который поднялся над пустыней около Аламогордо в неконтролируемой никем вспышке пламени, вобравшей в себя свет более чем сотен полуденных солнц. Вспомнил я и фиолетово-зеленое солнце над японским городом Нагасаки, и подводный взрыв примитивной атомной бомбы на Бикини, эквивалентной всего каким-то двадцати тысячам тонн тротила; вспомнил, как она подняла на высоту около двух с половиной километров столб воды весом в десять миллионов тонн. И перед моим взором вновь предстало громадное грибообразное облако — взрыв водородной бомбы на атолле Эниветок, мощность которой была эквивалентна почти пятнадцати миллионам тонн тротила. По сравнению с ними небольшая установка, которую увидели в тот августовский день в Женеве, высвобождающая крохотную энергию всего в десять киловатт, не производила никакого впечатления. И все же она впечатляла значительно больше всех этих бомб, вместе взятых.
«Это оружие неизмеримо более мощное, чем любая атомная или водородная бомба, чем любой склад атомных или водородных бомб»,— сказал я своему соседу, когда наша группа медленно выходила из здания на улицу, залитую женевским солнцем. Только теперь я заметил, что моим соседом был член советской делегации ученых-атомников. Он не ответил, и я не знаю, понимал ли он по-английски. Но улыбка и кивок головы этого человек были более знаменательны, чем простое понимание человеческих слов. Они означали взаимопонимание народов всех стран Востока и Запада. Когда я поднял глаза и увидел перед собой Дворец Наций, это монументальное здание — в прошлом резиденция Лиги Наций, а ныне штаб-квартира Организации Объединенных Наций— приобрело в моих глазах совершенно новое значение.