Итак, с пропитанием выход был кое-как найден. Величайшим бедствием была квартирная плата. Там, на родине, было так: живешь ты в квартире — ну, и живи. Никто не спрашивал — своя ли, чужая ли. И жили в ней так долго, пока не прирастали к ней настолько, что она становилась вроде собственной. Кто слыхивал, чтобы кого-нибудь тревожила квартирная плата? Если же иной свирепый домохозяин и требовал квартирную плату, на его голову обрушивались пожелания, чтобы ему досталось «все дурное, что снилось добрым людям нынешней ночью, прошлой ночью и в течение всех ночей за целый год». Вздумай он грозить околоточным, его прозывали доносчиком. Когда же случалось, что квартирохозяин отваживался выбросить человека из квартиры, подвергались проклятию он и весь его род до самых далеких поколений, а по смерти погребальная братия не хотела его хоронить, и домочадцы бывали вынуждены нанять носильщиков, которые уносили и хоронили его по ту сторону кладбищенской ограды, вместе с выкрестами…
Здесь, в Америке, величайшее бедствие, доставшееся на долю бедняка, — это рента. За несколько дней до первого числа Соре-Ривка уже не спит целыми ночами, у нее сохнут мозги — где взять денег на квартирную плату? Рано утром каждого первого числа, едва все уходят на работу, появляется «сборщик» — человек с бритой физиономией и толстой сигарой во рту. Жуя кончик сигары, рычит он только одно слово: «Миссис!» — и хлопает квитанционной книжкой о ладонь. И если до пятнадцати долларов недостает самой малости, он не берет денег, а вынимает из жилетного кармана толстые золотые часы, тычет в них пальцем и, жуя сигару, говорит:
— Миссис, у вас есть время до трех часов, пока не закроется суд.
Каждое первое число — это Судный день в доме Аншла, и как Соре-Ривка ни высчитывала, как ни экономила, как ни старалась в течение всего месяца откладывать на квартирную плату, всякий раз к первому числу не хватало несколько долларов, — то подвертывался расход на газ, то заболевал ребенок, то появлялась необходимость в починке ботинок. Тогда созывался семейный совет, и после многих криков и воплей старший сын давал взаймы недостающие на квартирную плату деньги.
Прихода первого числа Соре-Ривка боялась пуще смерти. Целые ночи соображала она и не могла придумать, откуда наскребет квартирную плату. Старший сын, который являлся иногда вечером, советовал матери впустить на его место жильца, даже хотел привести с собой молодого человека. На это Голубчик Мозес заявил: «Я не допущу, чтобы мама прислуживала чужим». Соломон возразил: «В Америке так ведется — все держат жильцов». Тогда Мозес сказал: «Пусть в Америке так ведется, но моя мама не будет прачкой для чужих». Тогда Соломон предложил: «Если ты такой хороший сын, может, ты и уплатишь квартирную плату?» И Мозес ответил: «Да, я уплачу из собственного кармана, но не допущу, чтобы моя мама обслуживала чужих. Собственных детей — да, но чужих — нет!» И тогда мать сказала: «Голубчик Мозес, не могу этим обременить тебя, ты и без того достаточно делаешь для своей матери». Она обняла и поцеловала сына, а тот вынул пятнадцать долларов, которые заработал за неделю, и отдал матери. Соломону стало стыдно, и он стал оправдываться, говорить, что достаточно, мол, сделал для семьи, теперь «пусть другие делают». И мать согласилась с ним и сказала, что, упаси боже, ничего от него не требует, что ему надо, она это понимает, позаботиться о себе, ведь он уже, не сглазить бы, молодой человек в летах, ему нужно жениться. Все молча согласились с ней.
Когда Соре-Ривка избавилась от тревог по поводу квартирной платы, надвинулась новая забота — приближалась пасха.
Соре-Ривку всегда приводил в смятение приход праздника. С будними днями она еще могла кое-как сладить, но когда наступал праздник, которому все люди радовались, Соре-Ривка пугалась. И ночью ее одолевала новая забота. Мужу она об этом не говорила — он, бедняжка, работает, тяжело трудится целый день, пусть хоть ночью поспит. Боялась ночью громко вздыхать, чтобы не разбудить Аншла, но тихо, про себя вздыхала и бормотала, пока, бывало, не услышит Аншл, и ножом по сердцу были ему эти вздохи.
— Что ты опять вздыхаешь, Соре-Ривка? Ведь за квартиру уже уплачено!
— Идет такой большой праздник… Ума не приложу, как я его справлю.