Бухгольц стал на голову, и не только Фрейер, но даже Двойра последовала его примеру.
— Знаешь, Бухгольц, что я ей предложил? Втроем пуститься по стране, я буду играть на шарманке, ты будешь показывать фокусы, а она — плясать. Вы умеете плясать? Будем попрошайничать, просить хлеба за представления.
На этот раз Двойра на него не рассердилась, не велела замолчать. Слова Фрейера не звучали легковесной фразой.
— Я пойду, — согласился Бухгольц.
— А вы?
— Я же не умею плясать.
— Я вас возьму с собой просто так, — заявил Бухгольц.
— Нет, я возьму вас с собой. Скажите, с кем вы охотнее пойдете — со мной или с ним? — спросил Фрейер.
Не раздумывая, Двойра ткнула пальцем на Бухгольца.
— С ним.
— Бухгольц, видишь? Бухгольц, видишь?
Бухгольц вдруг стал серьезен, лицо его исказилось, и он обеими руками обнял дерево, возле которого стоял.
— Что с тобой, Бухгольц?
— Я хочу делать вот это! — показывает он на дерево.
— Что ты хочешь делать?
— Такие деревья.
— Деревья-скульптуры?
— О, — качает Бухгольц головой, — делать вот такие большие, толстые, заросшие деревья… Сгорбленные, стоят они под дождем среди поля и охраняют что-то.
— Что ты можешь выразить в деревьях?
— У деревьев есть обличье, есть руки и ноги, сросшиеся, как у детей в утробе матери. Деревья — это сросшиеся большие зародыши, которые одеревенели прежде, чем выросли в живых людей, будто они прокляты богом или кем другим… Деревья умеют смеяться, умеют плакать. Ты слышал, как деревья смеются?
— А почему вы не делаете деревьев? — спросила Двойра.
— Я когда-нибудь сделаю…
— Бухгольц, что с тобой — ты разговорился? Сотворилось чудо — Бухгольц говорит, рассказывает о своих планах… Кто этому поверит? — воскликнул Фрейер. — Это вы во всем виноваты, — обратился он к Двойре, — ей-богу, вы.
Двойра покраснела, а Бухгольц подскочил к Фрейеру, схватил его, поднял, как ребенка, и бросил на землю.
— Молчать! Удушу! Удушу! Дэм![90]
— Бухгольц, что на тебя нашло? — бормотал Фрейер не без страха.
— Молчать! Дотс ол![91]
Все стали серьезны и не знали, что делать. Двойру огорчил этот неприятный инцидент, и, чтобы загладить его, она вдруг вскочила.
— Попробуйте меня поймать! Кто меня поймает?
— А что будет, если вас поймают?
— А что должно быть?
— Поцелуй! — крикнул Фрейер.
Двойра покраснела, но не смутилась, а рассмеялась.
— Хорошо, идет! — согласилась она, к удивлению молодых людей, и бросилась бежать.
Фрейер побежал за ней, а Бухгольц остался стоять у дерева. Когда Фрейер, вдоволь набегавшись, все же не поймал ее, Бухгольц неожиданно сорвался с места и, как дикий бык, пустился бежать изо всех сил, догнал и обхватил ее своими сильными руками.
Словно молот, стучало сердце Двойры. Раскрасневшаяся, она была готова сопротивляться, не дать Бухгольцу поцеловать себя. Но Бухгольц обнял ее, как медведь обнимает ребенка, и отпустил.
Двойра удивленно смотрела на него.
Бухгольц наивно, по-детски улыбался.
Но все эти развлечения, конечно, не насытили их. Веселые забавы на свежем воздухе еще больше раздразнили голод, который уже давно требовал утоления, но молодые люди из чувства такта не подавали виду. Первым заговорил о еде Бухгольц, который, как ребенок, не мог скрыть свои страдания.
— Пусто в животе так, что кишки воют.
— Бухгольц, чего тебе?
— Как ты думаешь, они возьмут мой пиджак за хлебец?
— Кто позарится на эту тряпку?
— Тогда я схвачу хлеб и убегу, я уже раз такую штуку выкинул. Мне ничего не сделали. Раз ты голоден, сказали, можно… Я голоден.
— Я тоже.
— Что же делать?
— У меня есть еще десять центов, купим на них хлеба, — сказала Двойра. — А назад пойдем пешком.
— Очень хорошо… Однако нет, — спохватился Фрейер. — Нам хватит хлеба только на пять центов. Вы должны ехать. — Фрейер стал вдруг галантен.
— Если пешком, все пойдем пешком, — настаивала Двойра.
— Я понесу вас на плечах. — Бухгольц улыбался, обнажив крупные белые зубы.
— На это он, ей-богу, способен!..
Все трое направились к выходу из парка.
Оказавшись на улице, Двойра вспомнила:
— Где-то здесь живет мисс Изабелл, учительница… Я ведь была у нее, да, на этой улице. Только я забыла номер дома.