— Округло, классично, грациозно, — водила в воздухе рукою мать и, подняв с полу какую-то книгу, показала девочке изображение фигуры обнаженной танцовщицы.
— Чего ты хочешь от нее? — Мошкович оторвался от клавиатуры и вбежал в комнату. — Дай ребенку танцевать! Эта обрубленная линия — характерная линия Свободы.
— Но, но[96], округлая, растянутая, мечтательная, таинственная — вот характерная линия Свободы.
От всего этого молодые люди сыты не стали, и Бухгольц не мог больше удержаться — в самый разгар диспута между мужем и женой о «характерной линии» Свободы он произнес:
— Люди, может, найдется у вас в доме стакан воды?
— В самом деле! Где у тебя вчерашнее вино? — поддержал Бухгольца Фрейер.
«Характерная линия» Свободы была разрушена.
Потом выяснилось, что «этот пьянчуга Джек Лондон» выпил все вино, не оставил ни крошки от «рыбы», от «мяса», от всех других вкусных вещей, которых всегда полно в доме.
— Может, вы знаете, люди, где живет учительница мисс Фойрстер? Нам не на что уехать домой.
— Да, здесь недалеко… Она заходит к нам раз десять в день.
Мошкович дал адрес, и друзья отправились к мисс Фойрстер.
Сначала к учительнице зашла одна Двойра, чтобы та не испугалась такой оравы неожиданных гостей, и попросила дать доллар взаймы — она тут на улице с двумя знакомыми, случилось так, что у них нет денег. Но мисс Изабелл, весело засмеявшись, выбежала и всех радушно зазвала к себе:
— Хелло, Фрейер! Хелло, Бухгольц! Войдите же! Ай ноу[97], временами такое случается и со мной.
Перед ними стояло обаятельное существо с узкими миндалевидными глазами и зачесанными на пробор волосами. Одетая в шелковое японское кимоно, мисс Фойрстер выглядела скорее японкой, чем еврейкой. По-еврейски она говорила с американским акцентом.
С Фрейером она была знакома, а о Бухгольце слышала.
— Я слышала о тебе — мне говорили, что ты великий артист.
Бухгольц покраснел, как мальчишка. Этот рослый нескладный детина не знал, что ответить.
— Кто сказал?
— Слышала я. Откуда знаешь их ты, литл[98] Двойра?
Двойра не нашлась и промолчала.
Кровати в жилище мисс Изабелл не было. Кушетка у стены, несколько японских картин на стене, какое-то японское растение в японской вазе, посредине комнаты столик о трех ножках, на котором стоял домашний медный подсвечник с остатком свечи, три плетеных стула — вот и вся обстановка.
Расселись на чистой, соломенной японской циновке, застилавшей пол. Мисс Изабелл отправилась в сопровождении Двойры на кухню и импровизировала для гостей завтрак из того, что нашлось в доме: салат, томаты, маслины, крохотные кусочки хлеба. Молодые люди ели с аппетитом, хотя и робели немного перед учительницей. Потом мисс Фойрстер дала им денег на обратную дорогу.
— И входи, когда хочешь. Если меня нет дома — дверь моя всегда открыта, никогда ее не запираю — не теряйся, входи и бери все, что хочешь. Приготовь себе еду из того, что найдешь, — она говорила «ты», но обращалась ко всем.
Было уже поздно, когда друзья вернулись в город. Перед тем как расстаться, Бухгольц долго держал маленькую руку Двойры в своей огромной лапе, улыбался, обнажая свои крупные хищные зубы, и не мог выговорить ни единого слова. Фрейер, наблюдавший эту сцену, цинично заметил:
— Ну, что ты стоишь, точно глиняный идол? Скажи, чего ты хочешь. Видишь ведь, она этого ждет.
— Ты замолчишь? — глаза Бухгольца вдруг засверкали, он плюнул и — убежал.
После этой неприятной сцены Двойра и Фрейер, не обменявшись ни словом, разошлись в разные стороны.
Когда Двойра вернулась домой, там уже все спали. Подвал утопал в огромных тенях кроватей со спящими людьми. Со всех сторон слышалось дыхание сна после насыщенного трудом дня. Только по той стене, где светился газовый рожок, тянулась длинная тощая тень сгорбленной женщины. Мать стояла у раковины и стирала снятые с детей штанишки и сорочки, готовя их к завтрашнему дню.
В этой тени на стене Двойра увидела усталость и старость своей матери явственней, чем в ней самой. Длинная вытянутая шея, обвислая худая грудь, которая теперь заметней, согнутая спина, широкая сгорбленная спина, занимавшая половину стены, — эта изможденная тень, казалось, несла на себе невиданный груз… Эта спина тащила тяжелую ношу… Жалость к матери охватила Двойру, ей хотелось подойти к ней, обнять и плакать, плакать на ее груди. Но вместо этого она подошла и легким движением оттолкнула мать от корыта.