Двойра смеялась.
— Откуда у вас деньги? На вас, вижу, новым костюм.
— За двенадцать долларов купил. Разве не хорош? — Он показывал ей костюм, у которого был непомерно удлиненный воротник и слишком короткие рукава.
— Хорошо! Но откуда у вас деньги?
— Я работал.
— Что вы делали?
— Что случалось, я нашел небольшое занятие при угольном деле.
— При угольном? — удивилась Двойра. — Что вы делали при угле?
— Какая разница? Я хотел иметь новый костюм и несколько долларов в кармане… Хотел с вами пройтись, — отвечал смущенно парень.
Двойра смеялась.
— А что мы будем делать?
— Я уже составил план, целую программу. Сначала мы поедем автобусом по Пятой авеню. Будем из автобуса рассматривать улицы. Потом возьмем в Центральном парке лодку — ол райт? А то, может, хотите сначала поесть? Вы не голодны? Вечером пойдем в кино. Хотите? В «Аполло» показывают западную картину. Я люблю западные картины. Жизнь, парни на конях… Или, может, хотите пойти в еврейский театр? Играет Могулеско. Что вам больше по душе — уайлдвест[102] или «Олрайтник» с Могулеско? А может, пойдем в дансинг? Люблю смотреть на танцующие пары… Хотите?
— Сама не знаю, чего пожелать. Вы хотите так много сразу.
— Я так давно хочу с вами пройтись, иметь с вами найс тайм[103], сам не знаю, что предпринять раньше. То мне хотелось пойти с вами в еврейский театр, то просто гулять, ходить по Пятой авеню, я столько раз думал обо всем этом, что теперь, когда я наконец рядом с вами, мне хочется все сразу, — смеялся молодой человек.
— Как поживает ваша работа?
— Моя работа? Какая работа?
— Ваш «Самсон».
— Ах, вот что вы имеете в виду… Он спит.
— Как так — спит?
— Он мне надоел, и я его забросил… Стоит дома на чердаке в глине и спит, причем покалеченный — я продырявил ему живот.
— Что вы сделали?
— Мне хотелось приобрести новый костюм и развлечься с вами.
— И вы разбили вашего «Самсона»?
— А почему же нет? Он меня не пускал на работу. Впрочем, мы с ним боролись — кто окажется сильнее, я или он. Одним ударом я продырявил ему живот.
— Что вы говорите?
— Я все это совсем заброшу.
— Почему?
— К чему мне это? Обучусь какой-нибудь хорошей профессии, чтобы зарабатывать деньги, много денег… Я знаю, знаю, чему научусь.
— Значит, прекращаете предпринятую вами голодную забастовку? — Двойра смеялась. — Я вам не велела покупать новый костюм, развлечений тоже не требовала от вас.
— Но я хотел… Я так тосковал о том, чтобы нам с вами гулять, нам одним, вдвоем, в какую-нибудь субботу после обеда, когда все рабочие гуляют со своими свитха[104] (Бухгольц этого слова полностью не произнес), чтобы на мне был новый костюм, а в кармане — несколько долларов. И делать все, что вам захочется! Ехать вместе на автобусе по Пятой авеню, быть среди публики, обедать вместе, потом пойти в кино, в еврейский театр — боже мой! — У Бухгольца вдруг вырвалось русское восклицание, которое помнил еще из дому. — Я так тосковал об этом! Мне так этого хотелось…
Двойра ничего не говорила. В ее больших глазах вспыхнуло сияние. Она взглянула на него своими большими глазами и тотчас их отвела. Но всем своим маленьким телом она теперь как бы вошла в него. Парень шагал вплотную, рядом с ней, слышал, как она дышит, ощущал возле себя ее маленькое, живое, дышащее тело. Неожиданно схватил он ее за руку и пустился бежать.
— Давайте, Двойра, давайте побежим.
— Это же некрасиво, Бухгольц.
— Почему некрасиво? Почему вы боитесь людей? Что мне люди? Они, — показал он на заполнявшую улицу густую движущуюся толпу, — они — вода, а мы — рыбы, и плывем, плывем…
В Нью-Йорке золотой осенний день. Все наряжено в золото, всюду разлито золото осеннего дня, золото цветет на улицах, в садах, на деревьях, струится по нью-йоркскому небу. Воздух пронизан запахом спелого винного настоя, у ветра привкус вина и душистых яблок… Упиваешься этим острым ароматным напитком и слегка хмелеешь от ветра, от воздуха…
Послеобеденный субботний час. Нью-Йорк получил жалованье. Кто отнес невскрытый конверт жене и детям и теперь ходит по улицам с женой и детьми за покупками, кто отнес свой заработок возлюбленной… и на прогулку взял ее с собой. Все лица сияют, все счастливы — завтра праздник, можно будет спать, сколько захочется, предстоящая ночь вся для нас, и продлится она, сколько пожелается. Тесно на улицах от автомобилей, омнибусов, тесно на тротуарах от множества людей. И все слито воедино — человек не одинок, он подхвачен и потоплен в человеческом потоке.