Вошли какие-то соседки и уложили Соре-Ривку на кровать.
Когда Аншл пришел с работы домой, он застал сына с женой у кровати матери. Тут же был врач, который шептался с Соломоном. Дети притихли, сидели, забившись по углам, а по дому ходили на цыпочках. Аншл подбежал к кровати. Соре-Ривка лежала вся в жару, и щеки ее были багрово-красны. Редкие седые волосы, выбившиеся из-под белого платка, которым была повязана голова, слиплись в проступивших на лбу каплях пота. Соре-Ривка в кровати пылала от жара. Никогда Аншл не видел ее такой цветущей, с такими румяными щеками, только губы были синие — цвета селезенки. Она лежала с открытыми глазами, а во взгляде был страх. Увидев Аншла у кровати, она посмотрела на него так, словно просила прощения за то, что заболела.
— Соре, что тебе? — Аншл назвал свою жену только первым именем, как, бывало, называл ее в самые нежные минуты их жизни.
— Аншл, — пошевелила она губами и протянула к нему свою жесткую, натруженную руку, которая теперь была неестественно бледна.
— Что с тобой, Соре, жизнь моя? — весь в поту от волнения спросил Аншл.
— Не знаю, Аншл, — покачала она головой.
— Что говорит доктор? — сдерживая слезы, спросил Аншл у сына.
— Маму забирают в больницу.
— В больницу? — удивился почему-то Аншл и остался стоять, ошеломленный.
— Еще неизвестно, что это, — сказал старший сын.
— Еще неизвестно, что это? — Аншл удивлялся и повторял слова сына.
Сын с невесткой ушли домой, все оставив на одного Аншла.
Дети на кухне. Аншл сидит у кровати. Так же, как и она, смотрит он, уставясь куда-то глазами, о чем-то думает, покачивается и молчит, только время от времени спрашивает:
— Сореле, у тебя что-нибудь болит?
— Нет, — качает она головой.
Он продолжает сидеть и раскачиваться, сосредоточенно, как при молитве.
— Аншл, иди поешь, — произносит она, собрав все силы, — дети приготовят.
— Я поем, поем, — машет он рукой, продолжая сидеть и раскачиваться.
Позднее с тюками на плечах пришел Мозес. Еще на кухне почувствовал он, что с матерью что-то стряслось. Он догадался об этом по тому, как притихли дети.
— Что случилось?
— Ма больна.
Мозес сбросил тюки и тихо вошел в комнату. Он смотрел на отца и не узнавал его — отец постарел за те несколько часов, что Мозес его не видел, еще больше поседел и сгорбился. Тихими шагами, испуганный, подошел Мозес к кровати. Отец, словно очнувшись от своих мыслей, заметил его:
— А, Мойше?
— Что с мамой? — спросил сын.
— Мама совсем свалилась, ее забирают в больницу.
— В больницу, — повторил Мозес.
Мать теперь смотрела на Мозеса, большие глаза ее блестели, щеки пылали. Мозес стоял у кровати и смотрел на нее, а мать взглядом о чем-то просила его. Словно бессловесное животное, которое может выразить свое желание только глазами, смотрела на него мать и о чем-то молила.
— Мама! — сказал он.
— Ты хочешь чего-нибудь, Соре-сердце? — Аншл наклонил ухо к ее губам.
— Мой сын, — пролепетали губы матери.
— Она говорит «мой сын», — молитвенно покачивался Аншл.
Всю ночь бодрствовали. На все уговоры Мозеса прилечь в соседней комнате, соснуть, Аншл отвечал молчанием. Как он сидел у кровати жены, так и остался сидеть, непрерывно покачивался, как при молитве, и молчал. Соре-Ривка смотрела на него и безмолвно умоляла глазами, чтобы он отправился поспать. Иногда она шевелила губами:
— Аншл, Аншл!
— Сореле, — Аншл склонял ухо к ее губам.
— Иди спать, Аншл, — шевелила она губами.
— Нет, — качал он головой и оставался сидеть.
Мать еще понимала все, что происходит вокруг нее, хотя ее сильно лихорадило. Она очень ослабела и не находила себе покоя, ни на миг не закрывала глаз, только и делала, что переговаривалась ими то с мужем, то с сыном. И самый правдивый был он, этот разговор, который вели ее глаза. Они произносили то, чего губы не в состоянии были высказать. Соре-Ривка то прощалась с ними, то утешала их, то просила о чем-то. И мать предпочла говорить глазами — это лучше подходило для того, что она хотела сказать. Мозес понимал, почему мать смотрит на него, о чем она думает, чего хочет от него, и тоже глазами дал ей обещание, и было так, что они понимали друг друга. Она пожелала, и он пообещал выполнить все, что она от него требует. Теперь у недужного одра матери Мозес взял на себя — если, упаси бог, случится недоброе — заботу о маленьких братьях, пока они не станут взрослыми. Мать словно услышала обет, который он дал в своей душе, и стала спокойнее. Пришло облегчение, она по доброй воле предала себя в чьи-то руки, устало закрыла глаза, и казалось, что она спит. Но мать не спала. Мучимая беспокойной мыслью, — что-то еще осталось без ответа, — Соре-Ривка вдруг снова встрепенулась и обратила обессилевший, молящий взгляд к сыну. Мозес понял, чего она хочет.