— Раз так, выходит, что опять-таки нету никакой вечности… К чему же мне тогда писать стихи? Ради чего это мне? Какая мне выгода? Нет, доктор, я не дам отбирать у меня «вечность». Вы таки — «доктор» и довольно-таки образованный человек, и все же я не позволю вам отнимать у меня «вечность».
— Вечность, собственно, есть, но не в бесконечности, а в мгновении нашей жизни, в каждом деле, совершаемом нами, есть вечность. Стремление к действию и тоска по действию — это вечности, присущие действию. У Софокла есть фраза. — Доктор словно вспомнил о чем-то таком, что весь вечер ускользало из его памяти, но фразу Софокла он не привел, потому что его собеседники начали улыбаться, а Нодель при слове «Софокл» не удержался от смеха. Доктор махнул рукой и покраснел.
— Почему вы не говорите, что сказал Софокл? Пожалуйста, очень интересно послушать, что сказал Софокл, — требовал Нодель.
— Вы этого не поймете, — ответил доктор с унылой улыбкой, — для этого необходимо философское образование.
— Почему мне не понять? — произнес Нодель. — Если я, например, проглатываю каплю вина, я должен проглотить ее с таким удовольствием и вожделением, чтобы почувствовать в ней вечность, не правда ли?
— Это и так, и не так, это целая концепция, и основана она на бернсоновской системе интуиции.
При этих словах все продолжали молчать, один только Нодель все никак не мог утихомириться:
— Доктор, доктор, а она? — Он показал на сидевшую рядом с ним Двойру. — И она не вечна? Этого мы не дадим у нас отобрать. Женщина вечна. В женщине есть вечность. Настоящая вечность живет в женщине, посмотрите на нее, на ее волосы, лицо, пылающие глаза, — может, скажете, что в ней нет вечности? Или вы, согласно вашей философской системе, считаете, что я должен ощутить вечность в действии, в поцелуе, например, а? Бухгольц, разрешите мне ее поцеловать, я хочу ощутить вечность в действии мгновения, или, лучше, — в «мгновенном действии». Не правда ли, вы это имеете в виду, герр доктор?
— Почти угадали, но не совсем.
Всех захватило веселое настроение Ноделя.
— Разве я мешаю поцеловать ее? Это разве касается меня? — сказал Бухгольц.
— Э, нет, братец, вы должны ей повелеть, приказать, чтобы она дала себя поцеловать, иначе она будет бояться вас… Я вас знаю!
Двойра покраснела и рассмеялась. Она себя как-то странно здесь чувствовала, и все же собравшееся общество ей понравилось, понравилось заигрывание Ноделя с ней, и она поддержала его шутку.
— Бухгольцу совсем ни к чему уговаривать меня.
— Браво, браво! — захлопал в ладоши Нодель. — За одно это слово я обязан вас расцеловать, если даже мне придется расплатиться за это моей вечностью. — Он обнял и стал целовать Двойру, а она простодушно покорилась.
— Доктор, вы таки правы, — заявил потом Нодель, — вечность в мгновении действительно существует, я это сам ощутил.
— Вот видите! И Бухгольц создал произведение, в котором есть вечность, — произнес вдруг Мошкович ни с того ни с сего.
— В самом деле? — удивился Нодель.
— Клянусь жизнью! — подтвердил, поклявшись вечностью, Фрейер. — Я сам видел. Это творение вечное, — закончил он твердо и уверенно.
— В самом деле? — продолжал удивляться Нодель. — Бухгольц, как это делается? Как можно поймать «вечность», научите меня, прошу вас.
— С нее сделано! — показал на Двойру Фрейер.
— С нее? — не переставал удивляться Нодель.
— Из всего, что создано в скульптуре после Родена, — это величайшее и современнейшее произведение, — Мошкович вдруг забыл о своей прежней критической оценке скульптуры Бухгольца, — композиция выразительна, как песня, на этой вещи печать истинной вечности. Я уверен, что музей столицы это купит, и это будет предметом гордости для евреев. Крупный торговец редкостями, антиквар Давидзон из фламандских галерей торгует ее, предлагает много денег, много, — подмигивает Мошкович.
— Если это сделано с нее, — показал Нодель на Двойру, — я не сомневаюсь, что это крупное произведение, крупное произведение… За это я должен сызнова расцеловать вас…
Нодель снова схватил Двойру и поцеловал.
— Люди, что вы молчите? Ведь это же таки надо обмыть шампанским, не иначе, только шампанским! Кельнер, кельнер, подите-ка сюда!
— Чего изволите, мистер Нодель? — подошел кельнер.
— Принесите сифон содовой воды, и мы изготовим шампанское. Пане Берман, прошу вас, сыграйте что-нибудь для нас, ведь ваши посетители уже разошлись, — он показал на опустевший подвал.