Было уже довольно поздно, и завсегдатаи погребка, постоянно ужинающие здесь бизнесмены, разошлись. Осталась только группа вокруг стола Ноделя и еще несколько считанных пар, сидевших в разных углах подвала и тоже принадлежавших, как было известно, к числу поздних гостей. Еще клубился дым сигар и сигарет и обволакивал всех густым туманом. Сейчас в подвале воцарилось ощущение домашнего уюта — всех, оставшихся здесь гостей, чужих друг другу людей, охватило чувство близости. Все были возбуждены — одни от вина, другие от музыки, и, как это бывает в поздние часы в подобных заведениях, все чувствовали себя воедино связанными, знакомыми, близкими, людьми одной семьи. Берман любил играть перед такой поздней аудиторией, и в благорасположении своих гостей находил он самый верный тон для своих цимбал. На столах появились новые бутылки вина, цимбалы под руками Бермана издали стон, и в погребке вдруг стало тихо. Берман играл народную песню, и ее мелодия была из тех, какие слышишь под каждым окном, но именно поэтому она вызвала теперь при охватившем всех настроении глубокую печаль. Что-то элегическое было в этой песне, и струны цимбал вздыхали, рыдали и молили. И не над несчастьем, не над бедой плакали они и стонали. Казалось, что они плачут и стонут от наслаждения, рыдают от радости. Они раскрывали бесконечность и непостижимость нашей радости, скорбь и недолговечность, скрытые в нашей радости, и смерть, подстерегающую в конце нашу радость.
— Черт побери! Вечно ли, не вечно ли, но хорошо жить на свете… Бухгольц, разрешите мне еще раз поцеловать вашу жену, прошу вас! — кричал Нодель.
Глава двенадцатая
Мисс Фойрстер
Вдруг дверь в погребок распахнулась и… кто это? Мисс Фойрстер! Она — в сопровождении долговязого американца, гнущегося, точно тонкое дерево под сильным ветром. И, словно чтобы поддержать общее веселое настроение, вошли, громко смеясь (они, по-видимому, кое-где уже побывали), и собрались устроиться за отдельным столиком, но, увидя в сидевшей здесь компании Бухгольца и Двойру, мисс Фойрстер сразу же подвела американца к их столу и представила ему Бухгольца.
— Видишь, Григорий, это мой друг Бухгольц, величайший из современных скульпторов Америки. Единственное, что ему нужно, это немного рекламы, и ждет он этого от тебя. А она, — мисс Фойрстер показала на Двойру, — его маленькая возлюбленная, русская насквозь. А это все мои друзья — поэты, писатели, мыслители и ученые. За этим столом больше мозгу, чем во всей Америке. — Она обняла Григория с ошеломляющей вольностью. — Это наш общий друг Григорий, долговязый журналист Григорий, истинный аристократ — вы можете об этом догадаться по его зеленому галстуку. Мое имя — мисс Фойрстер, если вам угодно. Можно с вами посидеть? Бухгольц, представь нас твоим друзьям,
Бухгольц представил гостям всю компанию. Для каждого в отдельности мисс Фойрстер нашла доброе слово, комплимент. При имени Ноделя она с удивлением воскликнула, неужели это он и есть, тот самый знаменитый поэт — чем мгновенно расположила Ноделя к себе и завоевала его сердце. Каждому она сообщила, что давно о нем слышала и счастлива познакомиться. Крепкое пожатие ее маленькой руки, не сходящая с губ искренняя улыбка и черный блеск глаз помогли ей быстро освоиться со всеми, поддержать общее прекрасное настроение, и друзья с удовольствием и радостью приняли новоприбывших в свое общество.
Возникло только одно неудобство — необходимость говорить по-английски. То, что ради гостя приходилось говорить по-английски, связывало, понижало настроение. Но мисс Фойрстер и тут не растерялась.
— Не смущайтесь, продолжайте говорить по-еврейски. Он понимает каждое слово, — показала она на американца, — а то, чего он не поймет, ему и не следует понимать. Не расстраивайтесь, не думайте о нем.
— Право войти в наше общество необходимо заслужить, — с беззлобной насмешкой заявил Нодель.
— Чем?
— Одним из двух — либо поцелуем, либо бутылкой вина, чем хотите.
— Можете получить и то и другое, — рассмеялась мисс Фойрстер.
— Нет, и то и другое не пойдет, — настаивал на своем Нодель, — пусть будет вино. Черт побери, две бутылки, нет, три бутылки вина в честь гостей. Пане Берман, а ну, какую-нибудь штучку для гостей. Это важные гости, уважаемые американцы. Этот господин — знаменитый американский писатель, а эта миссис — великая… Что великая? — спросил он ее.
— Друг, — смеялась девушка.
— Нет, великая красавица… Это я утверждаю!
Снова появилось вино, а игра Бермана воодушевила не только мисс Фойрстер, но даже молчаливого американца, и он велел подать коньяк.