Ей стало его жаль.
— Мисс Изабелл. — Бухгольц снова смотрел на нее умоляющими глазами.
— Бухгольц, будь мужчиной! Мы оба должны быть сильными… Я только женщина… Но нельзя, чтобы Двойра страдала. Нельзя… Обещай мне, Бухгольц!
— Вы правы, вы правы, — кивал Бухгольц головой.
— Дай же мне руку — отныне мы друзья, не больше, чем друзья, добрые, преданные друзья.
Бухгольц прижал ее маленькие руки к своему лицу.
— Будь сильным, помни Двойру.
— Двойра мне — сестра.
Мисс Фойрстер смеялась, обнажая маленькие зубы.
— Но ты Двойре — не брат. Ну, Бухгольц, дай руку и будь моим другом, моим добрым, добрым другом.
Он ощутил холод ее пальцев.
— Вашу бы душу — хоть на кончиках пальцев ваших…
— Бухгольц, никогда больше об этом, слышишь?
Она поднялась и ушла от него.
Бухгольц ушел домой и всю дорогу думал о мисс Фойрстер. Двойру он уже не видел, не помнил, не ощущал. Прикосновение тела Изабелл, которое он почувствовал сквозь ее платье, словно огненное чудовище выжгло все остальные чувства, обязанности и воспоминания. Дыхание его было полно запахом, который он вдохнул, ощущение прохладного мягкого тела этой женщины обвило его пылающей сетью огненных красок, эта сеть обволокла его всего, он упивался этой иллюзией, она была нашего глазах, на его устах — он ощущал ее всеми органами чувств.
«И этого никогда не будет. Никогда я не трону голой рукой ее обнаженную кожу, никогда не буду больше упиваться ее ароматом, не буду ощущать ее тепла, никогда ее волосы не заструятся по моим рукам, ее улыбка и голос всегда будут обращены не ко мне, а к другим, к другим…»
Не мог он, не мог отказаться от всего этого.
Под остывшей грудой пепла тлел крохотный огонек — Двойра, напоминавшая о себе, как о долге, — и как этот огонек ни пытался разгореться под пеплом, всякий раз являлось дыхание мисс Фойрстер и гасило его…
В этом состоянии Бухгольц пришел домой. Было уже поздно, очень поздно. Он уселся на стул — сидел и не ложился спать.
— Хаскл, — окликнула его не спавшая Двойра, — это ты?
— Да, — ответил он таким необычайно тоскливым голосом, какого она у него еще никогда не слышала.
— Почему ты сидишь там один? — спросила она.
Он поднялся, подошел, уселся на краю ее кровати.
— Что тебе, Хаскл? — спросила она, испытывая огромную жалость к нему.
В темноте он не видел ее лица, она не видела его лица, они только чувствовали друг друга.
— Двойра, — сказал он и склонил голову к ней. Она обеими руками обняла его голову.
— Что тебе, Хаскл? Скажи мне.
— Двойра, ты — моя сестра, навсегда моя сестра, навеки моя сестра, на всю жизнь — не правда ли?
— Конечно, я твоя сестра, ты это знаешь, — ответила она хриплым голосом.
— А я твой брат, твой единственный брат…
Она с минуту молчала. Он слышал только, как гулко стучит ее сердце.
— Ты любишь мисс Фойрстер, правда? — сказала она голосом, полным любви.
Бухгольц, как ребенок, зарылся лицом в ее грудь.
— И ты хочешь ехать с ней в Европу?
Бухгольц попытался закрыть ей рукою рот.
— Почему ты стыдишься? Мы можем говорить об этом открыто, — заговорила она, стараясь сохранить ясность голоса и все крепче прижимая его голову к своей груди, — я тоже так думала… Она будет тебе лучшей женой. Она образованнее меня, добрее меня, красивее меня — я тебе буду мешать, а она может тебе помочь.
— Почему ты так говоришь? — Бухгольц плакал.
— Почему же нет, Хаскл?.. Я сама хотела тебе это сказать, давно уже хотела сказать, что в Европу тебе лучше ехать с мисс Фойрстер. Я не хочу с тобой ехать. Я здесь останусь.
— Ты меня больше не любишь? — спросил Бухгольц.
— Почему мне тебя не любить, дитя? — засмеялась Двойра. — Но ехать с тобой я не могу. Мисс Фойрстер должна ехать с тобой. Она больше подходит для тебя, и с ней тебе будет лучше.
— Молчи, молчи, молю тебя.
— Почему мы не можем говорить об этом? Почему ты плачешь? Я не хочу, чтобы ты плакал. Некрасиво, когда мужчина плачет, тем более такой сильный, как ты.
— А что будет с тобой?
— Я все обдумала — пойду домой к моим родным. Отец один, а дети еще малые. Там некому присмотреть за ними.
— А в Европу со мной?
— Нет, Хаскл, это не по мне. Я не могу ехать с тобой. Я думала, что смогу, а теперь вижу, что не могу — совесть не пускает. Поезжай лучше с мисс Фойрстер.
— Двойра, что ты говоришь? Двойра! Двойра моя!