Увидев издалека приближавшиеся подводы, Щелкунчик соскочил с дерева и пропел петухом:
— Ку-ку-реку! Едут!
— Встать немедленно! — скомандовал кантор. — Книги в руки!
Разбудили извозчика, подняли его на ноги, быстро запрягли лошадей и дали ему ведро — набрать воды и облить колеса. Поехали.
Певчие вскочили, «пискуны» стали возле кантора, взяли ноты и начали репетировать субботнюю молитву…
Когда прибыли подводы из города, репетиция была в разгаре: «пискуны» забирались на самые верхние регистры и словно умоляли о чем-то, альты подхватывали мелодию, вторили и варьировали ее на разные лады, тенора отзывались трелями, но тут врывался бас и, покрывая прочие голоса, завершал стих.
В это время к кантору подошел мясорубщик Иоська и сказал:
— Кантор, поезжайте с нами в город!
— Я еду в Крошенвиц, письмо оттуда получил! — ответил кантор.
— Никакие отговорки вам не помогут! — заявил Ноте-озорник, выпряг лошадей из подводы кантора и пристегнул их к своему возу.
— Насчет жратвы можете не беспокоиться, — сегодня быка зарезали! — сообщил Шлема-рыжий.
— Вы на этих франтов не смотрите! — воскликнул один из прибывших, указывая на старосту. — С ними желтуху можно нажить. Вы со мной разговаривайте, братец!
— Друзья, барахло забирайте! — крикнул Иоська, перекладывая пожитки певчих.
И не успели они оглянуться, как все уселись на возы и торжественно повезли кантора в город.
В городе поселили его у владельца корчмы Довида. Мясники разобрали певчих по своим домам. Женщины чуть не подрались из-за «пискунов» и кормили их на убой. Счастливчики ничего подобного никогда не видели. Екл-хозяйка вертелся исключительно среди женщин и, сидя с ними, болтал не хуже их. Щелкунчик у хозяина, пригласившего его к себе на субботу, показывал фокусы: вдруг начал лаять; заглянули под стол, чтобы прогнать собаку, а он стал мяукать, ничуть не уступая настоящей кошке… Иоська-верзила и подбасок Лепл сразу же свели знакомство с хозяйскими дочками, стали за ними усиленно ухаживать, обещали писать им любовные письма и первым долгом одолжили у девушек деньги на «почтовые марки». Словом, наши богослужители устроились в городе по-домашнему, со всеми перезнакомились, жили в свое удовольствие и всюду бывали.
В городе жили двое молодых людей — Берл и Шмерл. Берл называл себя переплетчиком, хотя на самом деле был просто нищим «божией милостью». Шмерл был сватом, которого покинула жена, то есть не то чтобы жена его покинула — она помешалась, и ему временно пришлось заниматься сбором «ста подписей»…[27] Оба молодых человека занимались сватовством на пару: их всегда видели на улице идущими в разные стороны: Берл ходил к родичам жениха, а Шмерл — к невестиной родне. Если же они шли вместе, в городе все знали, что сватовство состоялось и что вскоре загремят тарелки…[28]
Берл и Шмерл пришли к кантору просто так, будто бы в гости. Они предложили ему дело: устроить платный концерт в зале Гольдмана, а между прочим поинтересовались, кто из молодых хористов кантора освобожден от воинской повинности. Остановились на Екле. У Екла-колбасника манера шевелить губами и двигать ухом, поэтому всем кажется, что он на всякое предложение согласен. Кроме того, у него привычка — в каждом городе, куда бы он ни приехал, свататься к первой попавшейся девице и объявлять себя женихом. Это, конечно, дает ему возможность кормиться в доме предполагаемой невесты и даже получать кое-какие деньги в счет будущих благ. Потом он приезжает в другой город и снова объявляет себя женихом. Единственное его достояние — это «синий билет»…[29] Это его профессия и капитал.
Сваты завели с ним разговор.
— Ну что ж, очень хорошо! — сказал он.
— Триста злотых и новая швейная машина.
— Очень хорошо!
— Хоть сегодня вечером…
И Екл опять пьет водку и заедает пряником.
— Знаете, кантор, — говорит наутро Щелкунчик, — Екл опять стал женихом.
— Провались он сквозь землю! Ведь нас из города выгонят!
А Екл щеголяет в новой рубашке с новым воротничком, грызет орешки, и делай с ним что хочешь!
Между тем кантор стал готовиться к субботней службе. Перво-наперво он начал репетировать с «пискунами». Он знал, на кого положиться. В пятницу вечером женщины выбили в синаггоге стекла за то, что закрыли женскую молельню. А в субботу днем кантор задержал прихожан, как в Новый год[30]. Во всех молельнях службу закончили раньше. Молящиеся торопились домой. Нужно было хватить рюмочку, закусить луковицей и поспеть в синагогу послушать приезжего кантора. В синагоге набилось столько народу, что невозможно было вздохнуть. Кроме того, душил запах лука и люди умирали от жажды…
27
29