Окончив молиться, еврейка кладет на скатерть халу, ставит тарелку с рыбой — одна из соседок всякий раз присылает ей рыбу к субботе.
Тем временем полька поднимается с полу и подходит к столику еврейки. Еврейка угощает ее рыбой. Обе сидят и толкуют о разных вещах.
В доме тепло — полька ради еврейки хорошо протопила печь к субботе; свечи на столике ярко горят, а лампада перед иконой в противоположном углу поглощена полумраком.
Женщины сидят, едят рыбу не спеша, чтобы не подавиться косточкой, и так же не спеша болтают о разном, сплетничают, оговаривают соседок, пока речь не заходит об их сыновьях, находящихся где-то вдалеке. И начинают они думать, куда дети запропастились, что с ними стряслось.
— Где они сейчас? — спрашивает Антония.
— В море, наверное, потонули, — отвечает Голда.
— Вот и расти детей на съедение рыбам, — плачет полька.
— А может, они живы? — пытается обнадежить себя еврейка.
— А может, они живы, — подхватывает полька.
— А может, им привалило счастье? — хочет верить еврейка.
— А может, у них уже собственные поля и дома, — продолжает полька.
— Бог поможет, — уверяет еврейка.
— Бог не оставит, — поддерживает ее полька.
И они в эту минуту забывают, на какого бога надеются, — на того ли, который здесь, у субботних свеч, или на того, который там, в* полутемном углу… И обе засыпают с именем бога на устах и с надеждой в сердце, склонившись на маленький сундучок, усыпанный рыбьими косточками и крошками халы…
В маленькой лачуге теплятся два бога — маленькие субботние свечи на столике и маленькая лампада перед иконой, — и оба они тихо, тихо угасают… Все отправляется спать, и все засыпает в эту темную теплую ночь кануна субботы…
Папенькина дочка
Пер. М. Шамбадал
Пятница. Летний послеобеденный час. В переулке уже пахнет праздником, чувствуется приближение субботы, прибывающей с Плоцкого тракта.
Жена реб Мойши Гомбинера — первая хозяйка в переулке — уже готова встретить субботу. В белом переднике, в субботнем кружевном чепце сидит она на лавочке перед домом. Рядом сидят две девочки, ее дочурки, умытые, причесанные, с белыми бантиками, заплетенными в черные шелковые косички. На девочках кретоновые платьица, белые переднички. На другой стороне переулка на скамье возле дома сидит жена реб Иосифа Розенкранца, вторая хозяйка в переулке, со своими дочками. Она уже тоже управилась с приготовлениями к субботе. В переулке, между обеими скамьями, стоят мужья — реб Мойша и реб Иосиф, двое здешних старожилов, компаньоны, крупные скотопромышленники. На одежде у них следы дорожной пыли, у обоих — седые окладистые бороды. Они ведут деловой разговор об итогах прошедшей недели. По переулку пробегает, торопясь, сапожник Мордхе, он держит под мышкой пару сапог, завязанных в красный носовой платок, — спешит сдать заказ к субботе. Замордованные женщины с усталыми лицами, в замызганных фартуках толкаются у входа в лавчонку Хане-Соры и второпях хватают — кто свечи, кто пачку чая или фунт сахару и бегут по домам. Пробегая мимо первых хозяек, сидящих у своих дверей, они смущаются: у них еще не все готово к субботе!..
Там, где кончается переулок, начинается дорога, уходящая вдаль, — Плоцкий тракт. Приближаясь к местечку, тракт поднимается в гору. Вот появляется туча пыли: поодиночке из тучи показываются овцы. Курчавая шерсть на них запылена. Они бредут, бессмысленно оглядывая улицу, ворочая бритыми головами. Их сопровождает ватага мальчишек с пятнами от съеденных и раздавленных ягод на рубашонках и штанишках. Из задних разрезов штанишек торчат кончики рубашек, кисти ребячьих арбеканфесов[37] болтаются и шлепают по ногам. С радостью бегут они за овцами. Стадо приближается к дому Розенкранца. Компаньоны, поймав овцу, ощупывают ее, потом о чем-то беседуют; овец поодиночке пропускают в чуть приоткрытую калитку, а реб Мойше с палкой в руке пересчитывает их.
Вскоре прибегает откуда-то маленький тощий человечек, ударяет молотком в двери домов и исчезает, как тень… Глухой стук молотка слышен по всему переулку. Все затихает, лавчонки закрываются, а в окнах домов вспыхивают огоньки зажженных свечей.
37