— Посмотри, каких «зверей» я купил! — говорит Матис, обращаясь к Шлеме.
Шлема-Ангел осматривает лошадей, заглядывает им в зубы и молчит.
— Ну, что скажешь, Шлема?
— А я знаю?
— Угадай, сколько стоят.
— Понятия не имею…
Матис, закутавшись в плащ, идет в «ресторацию».
— Хозяйка просила индюшку на базаре купить! — напоминает Шлема Матису, когда тот выходит из «ресторации», готовый ехать домой.
Это было однажды в субботу после обеда.
Растянувшись на кровати, Матис лежал в спальне и смотрел на женину шляпку и цепочку, брошенные на вторую кровать. «Жена была в синагоге», — подумал он, протирая глаза.
Субботние послеобеденные, часы проходят торжественнее обычных, солнце улыбается, глядя в окно, и отсвечивает в шкафчике, что стоит между кроватями. Серебряные подсвечники поблескивают… Из смежной комнаты доносится барский голос шурина Мотла… «Шурин в гости пожаловал, надо встать», — говорит себе Матис. На скамье у дверей, что на улице, кто-то из парней громко говорит. Иоселе-голубятник рассказывает, смеясь, сколько галушек съедает извозчик Арн в пасхальный обед.
Матис, лежа на кровати, прислушивается и смеется.
— Возьми ее, — возьми! — слышится голос Ошера Быка.
— Вот так, держи!
— Ха-ха! Крепко держи, не отпускай!
— Веди ее под венец!
— Ха-ха!..
Матис встает, подходит к окну и смотрит. Камиза держит разряженную девицу под руку и не отпускает. Девушка вырывается изо всех сил, но он держит крепко, и парни хохочут.
Матис смотрит и тоже смеется. Он чувствует себя выспавшимся, он немного возбужден, сам не зная почему. Входит в соседнюю комнату.
На накрытом столе в вазе лежат два апельсина. Рохеле о чем-то разговаривает с братом, который сидит спиной к Матису и не видит его.
— Как поживаешь, Мотя? — говорит Матис и по-свойски хлопает его по спине.
Шурин оборачивается и смотрит на Матиса с удивлением и озлобленно.
Рохеле тут же идет в соседнюю комнату и делает Матису знак пальцем. Матис идет за ней следом.
— Матис, — говорит она, — это некрасиво хлопать по спине. Это пристало «им», а не тебе…
Оба возвращаются. Шурин полусердито и немного свысока пьет из бокала и говорит с Рохеле, не глядя на Матиса.
Матис вышел из дому.
Солнце пригревает, на улице чисто подметено. Парни сидят на скамье и шутят. Напяливают один другому шапку на глаза… Прислуги в субботних платьях гуляют по улице, а молодые люди к тем, кого можно задеть, подсылают Камизу, а кого задеть нельзя, пропускают мимо и смеются издали.
Матис подошел и сел на скамью.
— Черт бы побрал поганую твою рожу! — крикнул Шлема-Ангел другому парню, не заметив Матиса.
Парень тут же ткнул Шлему пальцем. Шлема обернулся, увидел Матиса и застеснялся.
— С субботой вас! — сказал он, приподнявшись с места, сел чуть подальше и поправил шапку на голове.
— С субботой!
Парни притихли.
Девушки по-прежнему ходили взад и вперед, но никто ни слова не произнес. Камиза спрятался в уголок у стены. Солнце светит, все кругом оживленно, но парни замерли. Шлема-Ангел склонил голову на руку и о чем-то задумался.
— Ну, Ангел, чего молчишь? — вдруг проговорил Матис и хлопнул его по коленке.
— О, хозяин! — сказал парень, отодвинулся, потер колено и, скривив лицо, как-то странно усмехнулся.
Парни молчали. Из уважения к хозяину. Тишина придавила всех.
Матис поднялся и вошел в дом.
— Камиза! Фуфыря идет! — услышал он за собою голос Шлемы-Ангела.
Самая прекрасная моя любовь
Пер. М. Шамбадал
Однажды мы, трое друзей, сидели и говорили о прошлых днях своих. Мы были не так еще стары. Все вместе мы еще не достигли солидного возраста столетнего патриарха. Конечно, естественнее было бы говорить о будущем, но наш товарищ Иося-Бюстник очень любил беседовать о прожитых днях, и каждый эпизод своего прошлого он считал исторически важным и чрезвычайно полезным для будущего биографа, который задастся целью характеризовать его, Иоси, личность и деятельность.
Иося-Бюстник был скульптором. В его мастерской мы и собрались: я и наш друг Гринберг (я — писатель, Гринберг — художник). Но о нас разговор впереди, а пока — о Бюстнике. «Бюстником» его прозвали за то, что он питал страстную любовь к благородным очертаниям женского бюста. В женщине он прежде всего видел линию бюста. По этой линии скульптор мог судить о поэтической красоте бюста и лепить фигуру женщины. Встретив, бывало, на улице красивую женщину, Иося неотступно следовал за ней, изучая ее фигуру, линии бюста. При этом он двигал руками, что-то мял и гладил, словно пытался изваять фигуру из воздуха. Людям он казался помешанным, и не раз за такие «художества» наш Бюстник получал оплеухи от мужа или друга привлекшей его внимание женщины. Но это к делу не относится.