… И вот теперь я сидела в ожидании планерки и смотрела в огромное, во всю стену окно с высоты восьмого этажа: на тающие в голубой дымке купола и башни Кремля, на плавный изгиб ярко-синей реки, покрытой солнечными всплесками.
Мне хотелось только одного — позвонить Олегу. И хотя мы расстались только вчера, мне вновь нужно было видеть его. Я с ненавистью посмотрела на старый, потрескавшийся, побывавший во многих редакционных передрягах телефонный аппарат.
Телефон зазвонил, и я медленно подняла трубку.
Веселый, громкий, рокочущий голос Игнатьева окатил меня восторженной радостью:
— Так и будем по конурам сидеть, солнышко?! Поехали-ка на природу! И Криса возьмем. У меня есть для вас сюрприз.
Мне с трудом удалось уговорить его подождать до конца планерки.
Планерка прошла как в тумане. Я видела только раскрывающиеся рты, говорящие что-то совершенно несущественное. Несколько раз я что-то говорила невпопад, но и это совершенно не трогало меня. К концу этого нуднейшего собрания я уже с трудом сдерживала себя, чтобы не вскочить и не выбежать вон.
Когда наконец нас отпустили, я ураганом ворвалась в свой кабинет, схватила пальто и торопливо засунула в сумочку диктофон.
— Куда ты, Яна? — удивленно спросила Рита, заведующая экономическим отделом и соседка по кабинету.
— На интервью… — невнятно буркнула я: это было первое, что пришло в голову.
Рита задумчиво посмотрела на ее стол. Там лежали батарейки от диктофона. Она встала, подошла к окну и взглянула вниз, на маленькую площадь, где парковались автомобили. Там, у самого края, стояла серебристая, сверкающая на солнце иномарка.
Рита знала, чья это машина. Только вчера по просьбе Главного она принесла ему справку об этом человеке. Для настоящего журналиста не существует тайн.
Я открыла дверцу, прыгнула на переднее сидение и сразу же попала в его сильные объятия. Своей тяжелой рукой он взлохматил мне волосы и поцеловал в губы долгим и властным поцелуем. Я отбивалась:
— Нас же увидят! Но зачем здесь?!
— Плевать! Я же люблю тебя! — в его синих глазах плясали чертенята.
И тут только я заметила на заднем сидении белую бультерьершу с черным ухом. Собачка радостно била хвостом по дивану.
— Я решил и Криса порадовать сегодня. Вот невесту ему привез! Это и есть мой сюрприз. Хороший? — Олег улыбался, и в этой улыбке было что-то по-детски наивное.
— Хороший, — улыбнулась я.
— Ну так едем на Голубое озеро! Может искупаемся?
— Но ведь сколько снега, смотри! Даже в городе не проехать…
— Солнышко, ты разве не знаешь, что на Голубое озеро каждый день ездят поплавать наши ханы и баи? Так что не волнуйся, уж там-то дорога в порядке! Это тебе не на Квартал ехать!
Игнатьев оказался прав как всегда. Прекрасная ровная дорога до самого озера была тщательно вычищена и выровнена.
Только приблизившись к машине и учуяв белую бультерьершу, Крис совершенно одурел от восторга, и всю дорогу я удерживала его с превеликим трудом.
— Ты знаешь, я тоже как Крис. Совсем из-за тебя с ума сошел. — Олег гнал машину по ослепительно-белой колее и весело косился на меня. — Я отменил сегодня важную встречу. Просто посмотрел в окно и сказал себе: «Хочу в лес с Янкой!» Что-то надо с этим делать. Выходи за меня замуж!
Что-то кольнуло у меня внутри. Иголочка была тонкой и острой.
Как это? Жизнь моя катила и катила по своей колее: муж, сын, дом, семья, работа. Я никогда не задумывалась, хочу ли я что-то в этой жизни менять.
— Олег, не сейчас об этом, а? — мне хотелось поскорее освободиться от этой странной, чуть заметно покалывающей тревоги.
Мы оставили машину наверху и стали медленно спускаться вниз, к озеру.
С деревьев падал серебряный снег, тающий под горячим солнцем. И вниз, с крутого склона уже устремились прозрачные, шумные ручьи. От разогретых стволов и прогалин, где снег уже растаял, поднимался пар. День разгорался, становилось все жарче, и лес звенел птичьими голосами, и обреченный снег сверкал невозможной белизной. Как — будто смешались два времени года — солнечный январь и теплый апрель. Все смешалось, все перемешалось в яркой красоте природы, в сумбуре и смятении охвативших чувств, в радостном лае и веселой возне двух белых, мускулистых собак, прыгающих по белому снегу…
Происходящее скорее напоминало сон, чем явь.
— Вот это да! Чтобы снег и так птицы пели, как летом… Знаешь, я даже никогда и не замечал птиц этих. Некогда было. А вот иду с тобой и все замечаю и слышу… Очень странно ты на меня действуешь, Янка! — сказал Игнатьев.
— А меня всегда удивляет: как же так — еще вчера нет никаких птиц, только вороны, а сегодня — вдруг весь лес наполнен ими. Тут какая-то тайна! Как же все эти зяблики, овсянки, соловьи, трясогузки вдруг появляются?! Я не могу представить, что эти крошечные и слабые создания летят через моря… И также странно, когда враз все они осенью исчезают. Куда и как?! Ты видел когда-нибудь как они стаями летят?
— Ничего я не видел. Я и на небо-то никогда не смотрел. Теперь вот часто смотрю…
Мы остановились на деревянном мостике, перекинутом через шумный ручей. Игнатьев молча притянул меня к себе и прижал мою голову к своей груди. Куртка у него была расстегнута, и сквозь рубашку я ощутила его жесткое, мощное, горячее тело, в глубине которого гулко и сильно билось сердце. Нахлынула волна яростного желания, — вот также заходится все внутри в миг свободного падения… Я зажмурилась и уткнулась в его грудь. И вновь пришло это пленительное ощущение полной защищенности от всех тревог и горестей окружающего мира… Никогда ни с одним мужчиной я не чувствовала это так отчетливо, так остро.
Мне хотелось сказать ему: «Я люблю тебя!» Я давно хотела это сказать, но все почему-то не могла решиться. Нет фразы более банальной, чем эта! Но человечество до сих пор так и не придумало иной универсальной формулы… Я так и не решилась.
Бирюзовое дно озера сияло в солнечных лучах. От воды поднимался еле заметный пар. Вокруг не было ни души.
Игнатьев разделся и вошел в воду.
Я с удовольствием смотрела на него. У него было тело боксера-супертяжеловеса. Войдя по грудь, он обернулся и поймал мой взгляд.
— Ну, давай! Я ловлю тебя!
Я кинула одежду и с визгом бросилась прямо в обжигающе-холодную воду…
И там, в голубой воде, и на берегу, когда мы, хохоча, натягивали одежду на свои мокрые тела, меня не оставляло отчетливое ощущение: вот оно, то самое счастье. И не будет у меня счастливее дня, чем этот.
И вновь кольнуло крошечной, тоненькой и острой иголочкой…
И не было у Криса дня счастливее, чем этот.
Он любил маленькую бультерьершу с черным ухом до изнеможения. Они носились по полю, ныряли в снег жаркими пастями, боролись, пили из озера воду, лаяли, грызли толстые палки, изредка благодарно подбегали к хозяевам и вновь любили друг друга…
Неожиданно у озера появилась целая толпа каких-то странных, плохо одетых людей с котомками за плечами. Многие из них были босы. Люди неспешно раскладывали свои рюкзачки, вынимали из них хлеб и термосы.
Потом они дружно встали, повернувшись лицом к солнцу, и запели нестройно и странно:
Они протягивали руки ввысь, к солнцу, их лица сияли каким-то нездешним блаженством, и они вновь и вновь повторяли слова своей странной заунывной песни.
— Кто такие? — удивленно фыркнул Игнатьев.
— Это ивановцы. Ну эти, ученики Порфирия Иванова…
— А, которые босиком зимой и летом ходят! Ясно.
— Они хотят жить в единении с природой и презирают все материальные блага, — сказала я.
— А я вот грешен, все же люблю блага…
— Ты мерзкий богач! — засмеялась я.
В толпе верных последователей Великого Учителя Порфирия Иванова стоял Мастер и повторял за всеми незамысловатые слова гимна. Он был в потертой телогрейке, но ботинок с ног все же не снял. Он пел с искренним удовольствием: