Ксантен почесал в затылке.
— Остроумно, но неосуществимо. Птицы сразу заметят змея. Или ветер вдруг переменится… Нет, все это — чепуха. Мехи не станут запускать змеев. Они попытаются взять штурмом Джейнил и Хейдждорн, а когда поймут, что это невозможно, устроят охоту на кочевников.
Гетман отступил на шаг.
— Ну и что? — спросил он со злостью в голосе. — Как будто на нас не охотились дворяне Хейдждорна! Все вы трусы! Попробуйте драться с нами на равных, врукопашную, — мы заставим вас есть грязь, презренные псы!
Ксантен поднял брови, всем своим видом выражая пренебрежение.
— По-моему, ты забываешься! Ты разговариваешь не с кем-нибудь, а с предводителем клана. Твое счастье, что я немного устал в дороге, не то отхлестал бы тебя вот этим кнутом!
— Ха! — Гетман ухмыльнулся и поманил пальцем одного из лучников. — Пристрели-ка этого хлыща!
Лучник вскинул лук и выпустил стрелу, но Ксантен был начеку. Выстрел из теплового пистолета испепелил стрелу, лук и руки кочевника.
— Я вижу, тебе недостает элементарного уважения к благородным людям. — Он поднял кнут и трижды умело обвил им узкие плечи гетмана. — Ладно, хватит с тебя. Я не могу заставить вас воевать, но терпеть оскорбления от каких-то трусливых навозных жуков не намерен. — Он спрыгнул на землю и, схватив гетмана, посадил на платформу рядом с мехом. Затем развернул фургон и, не оглядываясь, выехал из стойбища. Спинка кресла надежно защищала его от стрел.
С трудом поднявшись на ноги, гетман вытащил кинжал. Ксантен повернул голову и предупредил:
— Спокойно! Иначе побежишь за фургоном на веревке, глотая пыль.
Гетман заколебался, сплюнул сквозь зубы и сел. Со стуком загнав кинжал в ножны, он спросил:
— Куда ты меня везешь?
— Никуда. — Ксантен остановил фургон. — Я хотел уехать, как подобает дворянину, не пригибаясь и не уворачиваясь от стрел. Можешь слезть. Как я понял, кочевники не согласны служить дворянам.
Гетман снова сплюнул.
— Когда мехи разорят замки, мы перебьем мехов, и Земля на все времена будет очищена от звездной нечисти.
— Упрямые дикари, — проворчал Ксантен. — Ладно, слезай. Возвращайся в свой стан и впредь, если тебе выпадет честь разговаривать с предводителем клана из замка Хейдждорн, не вздумай дерзить.
— Ха! — буркнул гетман. Он спрыгнул с фургона и пошел назад, не оглядываясь.
2
К полудню Ксантен подъехал к Дальней долине. Здесь начинались земли Хейдждорна.
Где-то поблизости находилась деревня искупленцев. Жившие в замках благородные господа называли искупленцев неврастениками и ворчунами, но все, как один, считали их людьми необычными. Некоторые искупленцы имели высокие титулы, другие были известными учеными, но большинство не могло похвастать ни родословной, ни репутацией. Они не брезговали трудом, для которого в замках содержали крестьян, и то, что господа считали их грязными, опустившимися, нищими, похоже, доставляло им извращенное удовольствие.
Разношерстное племя искупленцев не придерживалось какой-либо единой доктрины. Они увлекались самыми крайними течениями философии. Одни называли себя нонконформистами, другие — неприсоединившимися, третьи — пассивными искупленцами, четвертые (их было меньшинство) добивались перемен.
Жители замка и деревни редко общались друг с другом. При случае искупленцы выменивали инструменты, гвозди и лекарства на фрукты и красивые безделушки из дерева. Иногда дворяне приезжали полюбоваться их танцами и послушать песни. Ксантен гостил у них чаще других, — ему нравилась безыскусность и свежесть деревенских праздников. Проезжая мимо деревни, Ксантен свернул на широкую тропу, петлявшую между кустами ежевики, сросшимися в высокие изгороди. Дорога вывела его на широкий общинный луг, где паслись коровы и козы. Ксантен остановил фургон в тени ежевики, наполнил сиропом его «мешочек» и только тогда взглянул на пленника.
— Как дела? Если хочешь сиропу, наливай себе сам. Впрочем, я забыл: у тебя нет мешочка. Чем же ты питаешься? Грязью? Должно быть, это невкусно. Боюсь, здешняя грязь покажется тебе недостаточно зловонной. Впрочем, как угодно: можешь щипать травку, можешь глотать сироп. Только не забредай далеко. Я буду следить за тобой.
Мех понуро сидел на краю платформы. Он никак не отреагировал на слова Ксантена, даже не шелохнулся.
Подойдя к свинцовому желобу, Ксантен подставил ладони под струю воды, вымыл лицо, прополоскал горло. Выпрямившись, он увидел, что к нему приближаются десять-двенадцать жителей деревни. Одного из них Ксантен хорошо знал. В свое время, не заразись этот человек искупленчеством, он мог бы стать Годалмингом или даже Ором.
Ксантен отдал ему честь.
— Здравствуйте, О. Г. Филидор. Это я, Ксантен.
— Здравствуйте, Ксантен. Но вы ошиблись, я не О. Г. Филидор, а просто Филидор.
— Примите мои извинения, — ответил Ксантен с легким поклоном. — Вечно забываю одно из ваших железных правил: не соблюдать никаких правил и формальностей.
— Избавьте меня от ваших острот, — попросил Филидор. — Зачем вы привезли оболваненного меха? На усыновление? — Он намекал на обычай дворян отдавать искупленцам лишних детей.
— А теперь кто из нас острит? — спросил Ксантен. — Разве вы не знаете, что происходит?
— Новости до нас доходят в последнюю очередь. Кочевники и те лучше осведомлены.
— Сейчас я вас удивлю, приготовьтесь. Мехи взбунтовались, нападают на замки. Они разрушили Зимородок и Делору и всех, кто там был, вырезали. Возможно, есть жертвы и в других замках.
Покачав головой, Филидор произнес:
— Я не удивлен.
— Но озабочен, не правда ли?
— В какой-то степени, — признал Филидор. — Наши планы и раньше были недостаточно реальны, а теперь, благодаря этому обстоятельству, становятся попросту неосуществимыми.
— Мне кажется, вам грозит серьезная опасность, — сказал Ксантен. — Судя по всему, мехи собираются стереть с лица Земли всю человеческую расу. Вам не удастся остаться в стороне.
Филидор пожал плечами.
— Допустим, такая опасность существует… Но как поступить, мы решим на совете.
— Я мог бы кое-что предложить прямо сейчас. Конечно, прежде всего необходимо подавить бунт. Насколько мне известно, существует больше десяти искупленческих общин с населением в две-три тысячи человек, а то и больше. Я предлагаю провести рекрутский набор, сколотить надежный, дисциплинированный корпус, снабдить его оружием из арсенала замка Хейдждорн и поставить над ним самых опытных военных теоретиков.
На лице Филидора появилось недоумение.
— Вы хотите, чтобы мы стали вашими солдатами? Мы, искупленцы?
— Почему бы и нет? — простодушно спросил Ксантен. — Ведь и ваша жизнь поставлена на карту.
— Рано или поздно человек все равно умирает.
Пришел черед удивляться Ксантену:
— Что? Неужели это слова бывшего дворянина замка Хейдждорн? Разве так должен встречать опасность гордый и смелый мужчина? Этому ли учит нас история? Конечно, нет! Мне незачем вас поучать — вы знаете не меньше моего.
Филидор кивнул:
— Я знаю, что история человечества — это не войны, не победы, не технические достижения. Это мозаика из триллионов кусочков, каждый из которых — рассказ о том, как человек уживался со своей совестью. Вот какова подлинная история нашей расы.
Ксантен отмахнулся:
— Вы слишком упрощаете, Филидор. Неужели считаете меня тупицей? История многогранна, это всем известно. Вы склонны выделять ее моральную сторону. Но основа основ морали — выживание. Все хорошо, что помогает уцелеть. Все плохо, что ведет к гибели.
— Отлично сказано! — заявил Филидор. — Но позвольте задать вам несколько вопросов. Может ли племя из миллионов существ уничтожить одно существо, которое в противном случае заразит всех смертельной болезнью? Да, ответите вы. Десять голодных зверей пытаются убить вас и съесть. Следует ли перебить их, чтобы спастись? Вы снова ответите утвердительно, хотя в этом случае гибнет больше живых существ, чем остается. Еще пример. Где-нибудь в долине, в стороне от больших селений, живет в своей хижине отшельник. И вдруг с неба спускаются сто космических кораблей, и пришельцы пытаются убить его. Имеет ли он право, защищая себя, уничтожить врагов, даже если он один, а их сто тысяч? С вашей точки зрения, наверное, имеет. А если на него напали такие же люди, как он сам? Что, если он существо из первого примера, которое заразит весь мир, если его не убить? Как видите, однозначного ответа не существует. Мы долго пытались его найти, но не смогли. А потому, возможно, поступаясь выживанием, которое вы считаете основой морали, я (ибо я могу говорить только от своего лица) выбираю иную мораль, позволяющую мне жить в ладах со своей совестью. Я никого не убиваю. Я ничего не уничтожаю.