— Так почему же вы перестали быть Ральфом Герстеном?
— Примерно в то время, когда застрелили президента Кеннеди, я вдруг понял, что я не Ральф Герстен. Он остался частью моей старой жизни, от которой я стремился избавиться. Вот почему я стал Сверхкозлом. Я превратился в него, хорошо это или плохо.
Я не совсем понимал, что он хотел этим сказать, и поспешил сменить тему разговора.
— Вы курите траву?
— Иногда.
— Расстроились ли мистер и миссис Герстен после того, как вы отказались от своего имени?
— Кто они такие?
— Ваши родители.
Сверхкозел улыбнулся.
— Они не настоящие мои родители. Меня усыновили.
Мне вдруг надоел этот разговор.
— Пойду вниз, Сверхкозел.
— Хорошо, Эверет. Надеюсь, мы еще увидимся.
Я спустился по лестнице, вышел в плохо освещенный грязный дворик и сразу смешался с другими подростками, к которым уже присоединялись веселящиеся взрослые, покидавшие дом. Теперь мы, пацаны, могли пить пиво, оставленное на стойке бара, и устраивать нашу собственную вечеринку, пробуя флиртовать с девочками. Я тогда еще не обзавелся подружкой, но мне удалось поиграть в «бутылочку» с другими ребятами, сидя на корточках под фиговым деревом.
Около полуночи я вернулся в дом. В гостиной яблоку негде упасть. Гости танцевали на паркете, который оказался под плетеным ковром, когда его свернули и положили возле камина. В углу висела гирлянда елочных лампочек. Некоторые из них мигали, создавая мягкий и странный стробоскопический свет. Пахло потом и сигаретным дымом. Находясь в приподнятом состоянии духа после поцелуев с девочками под деревом, я решил погрузиться в пучину порока и влился в гущу веселящихся людей.
Среди них находился и Сверхкозел. Он танцевал с моей мамой. Такой я ее еще никогда не видел. Она воздела вверх руки, на которых сверкали браслеты, и мирно покачивалась в такт рэгги. Кажется, вещь называлась «Чем круче, тем лучше». Сверхкозел приоделся и выглядел нарядно. Не то что тогда, в своей комнате. Надел парчовый жилет и полосатые штаны. Он танцевал, совершая при этом короткие шажки, будто теряя равновесие и вновь обретая его. Руки свободно свисали вдоль туловища. Он то и дело прищелкивал пальцами. Супермен картинно поводил плечами, временами откидывался назад и произносил: «Нет-нет, нет-нет, нет-нет». Время от времени покачивал головой, глядя на мою мать, будто не одобрял ее манеру танцевать. Однако не мог оторвать от нее глаз.
Что до отца, то он сидел на скатанном ковре, прислонившись спиной к каминной полке и уперевшись локтями в колени. В руках он сжимал почти пустой бумажный стаканчик с красным вином. Подобно мне, он наблюдал за тем, как мама танцует со Сверхкозлом. Похоже, его это совсем не волновало.
* * *Когда я учился на первом курсе колледжа в Коркоране, штат Нью-Хэмпшир, Сверхкозел начал преподавать там литературу на кафедре гуманитарных наук. Шел 1981 год, начало эры Рейгана. Сверхкозла взяли читать курс лекций в течение года. Тема — диссидентство, маргинальные герои в жизни Америки 1955–1975 годов. В лекциях речь шла среди прочих о Франце Фаноне, Ролане Барте и Тимоти Лири. Консервативное учебное заведение, каковым являлся коркоранский колледж, не случайно выбрало время для того, чтобы с помощью человека, который ассоциировался с протестом шестидесятых, вписать в безобидный академический пантеон некогда центральных персонажей и лидеров бунтующей контркультуры. Сверхкозел впервые снова преподавал после того, как его отстранили от такой работы в пятидесятых годах. Общинная жизнь на нашей улице тогда как-то замерла, и я не имел никаких сведений о супергерое. Да и не вспоминал о нем после отъезда в колледж.
Он явно прибавил в весе, но в целом мало изменился. Я впервые заметил знакомую фигуру, когда однажды сентябрьским днем шел по лужайке кампуса, где пахло перезревшими яблоками, которые ветер срывал с деревьев и бросал на землю. Стоял один из тех редких славных деньков в преддверии долгой нью-хэмпширской зимы, когда учебный год еще только начался и вы еще не успели устать от занятий. И до мрачного декабря довольно далеко. Сверхкозел был одет в зеленый вельветовый костюм с широким галстуком бледно-розового цвета, но почему-то вышагивал босиком. Рядом семенили две студентки. В руках он держал открытую книгу и, возможно, читал вслух какое-то стихотворение.
Колледж выделил Сверхкозлу квартиру в общежитии — несколько комнат в Суини-Хаус, где жили студенты. Другими словами, он жил в кампусе, и мы, студенты, ощущали его присутствие здесь точно так же, как в детстве я чувствовал супермена на Гоблл-Хилл. Я не посещал лекций Сверхкозла, куда ходили многие первокурсники и те ренегаты в области истории и риторики, которых он соблазнил французской философией и теорией новейшей литературы. В то время мне хотелось стать классическим ученым. Вскоре я стал специализироваться по истории. Меня мало интересовала современная философия и политика, и я не стал бы посещать лекции своего бывшего соседа, если бы даже он был блестящим преподавателем, каковым он, увы, не являлся. Возможно, он что-то давал студентам коркоранского колледжа, однако вряд ли соответствовал курсу, который вел.
Однажды я принял участие в одном из литературных вечеров, проходящих в гостиной Суини-Хаус, которые регулярно посещал Сверхкозел. Он появлялся, когда уже несколько студентов сидели на диване, зажигал камин или открывал бутылку красного вина. Его присутствия ждали; вскоре его появления стали само собой разумеющимся делом и превратились в традицию. Хотя коркоранский колледж тогда славился вечеринками с выпивкой в гламурном духе восьмидесятых и в наше отдаленное убежище в нью-хэмпширских лесах стал проникать кокаин, словно все мы превратились в обитателей фабрики Энди Уорхола, литературные посиделки в Суини-Хаус оставались отголоском иной, более ранней студенческой эпохи. Бородатые студенты художественного факультета, презиравшие танцы, и обожающие корриду девушки в античных длинных платьях, а также гомосексуальные одинокие девственники обоих полов — вот кто приходил в Суини, чтобы припасть к стопам Сверхкозла. Я успел заметить, что среди них нашлись несколько тихих поклонников супергероев из комиксов, которые благоговели перед Сверхкозлом в нынешней его ипостаси и считали за счастье погреться в лучах его славы. Только они стыдились задать ему те вопросы, которые задавал я в коммунальном доме тысячу лет назад.
В тот вечер Сверхкозел притащил из своей квартиры граммофон и поставил его в гостиной, чтобы проиграть личным приверженцам пластинки с записями выступлений Пенни Брюса — пять или шесть дисков. Время от времени он начинал говорить, неспешно и раздумчиво, объясняя подоплеку ареста знаменитого комика и суть схваток в зале суда, а потом ставил иглу на определенную запись. Спустя некоторое время присутствующие заговорили на другие темы. Причем несколько человек могли одновременно высказывать свои мнения. Однако как только Сверхкозел начинал говорить о чем-то в своей сдержанной манере, все почтительно умолкали. А потом он сходил в свою квартиру и принес диск Орнетта Коулмана.
— Ты ведь немного разбираешься в джазе, Эверет?
Супермен впервые за все время напрямую обратился ко мне. До тех пор я и не догадывался, что он узнал меня.
— Весьма поверхностно.
— Отец Эверета познакомил меня с творчеством Раасана Роланда Керка, — обратился Сверхкозел к юному второкурснику, который, к всеобщему удивлению, напросился на его семинар, предназначавшийся для старшекурсников. — Мне эта музыка казалась слишком сложной, и я мало ее слушал.
Я пытался представить себе тот период, когда Сверхкозел и папа проводили много времени вместе. Вообразить такое было практически невозможно, тем не менее у Сверхкозла не имелось никаких оснований врать по этому поводу. Впервые за все время мне пришло в голову, что мои родители, возможно, вели какую-то светскую жизнь. Общались с людьми и все такое.
— Твой старик писал о джазе? — спросил у меня второкурсник, широко открыв глаза.