Кромов неслышно протиснулся в дверь. Прижимаясь спиной к стенке, пошел к окну.
«Бдом!» — гулко ударили привезенные Натальей Владимировной «необходимые» часы. «Бдом!»
Два часа ночи.
Чей-то темный силуэт в окне. Голова в кепи, широкие плечи. Человек что-то держит в руках. Внезапно огонек спички осветил лицо ночного пришельца. Полбышев!
— Наташа! Это Полбышев, старый мой товарищ, — в голос сказал Кромов и сам постучал в стекло.
Силуэт под окном пропал, послышались шаги на крыльце.
— Георгий Иванович?
— Так точно.
Кромов впустил Полбышева в дом. Зажег лампу. Полбышев мало изменился. Посуровел весь как-то. В щегольском парижском кепи выглядел особенно русским.
— Простите, Алексей Алексеевич, за ночное вторжение. Нужда привела.
— Вам денег надо? Сколько? Все, чем могу…
Полбышев засмеялся:
— Вот ваши бывшие дружки кричат, что у вас зимой снега не допросишься. Знаете, как они вас прозвали? Красный Граф. Они «острят»: собака на реке Сене — сам не ест и другим не дает. А мне — пожалуйста.
— Нет, я из своих, личных…
Наталья Владимировна выглянула из-за двери, щурясь на свет:
— Вы тот самый Полбышев?
— Тот самый.
— Мне Алеша… Алексей Алексеевич о вас все рассказал.
— Так уж и все!
Дверь закрылась.
— Голоден? — спросил Кромов и, не дожидаясь ответа, стал снимать с полки тарелки со снедью и ставить на рояль.
— Сколько нужно денег?
— Не нужны деньги. В другом нужда.
Полбышев покосился на дверь, за которой скрылась Наталья Владимировна.
— При ней можно говорить?
Кромов кивнул.
— Я в Россию подаюсь, Алексей Алексеевич. С двумя товарищами.
— В Россию? Ты ж унтер-офицер, старослужащий.
— Боитесь, к стенке поставят? Ну ладно, от вас мне таиться нечего. Сам пришел с просьбой. Большевик я. В партии с девятьсот четвертого года.
Алексей Алексеевич опустился на стул:
— Так. Значит, когда ты меня из огня на себе тащил, ты…
Полбышев развел руками: ничего, мол, не поделаешь.
— Значит, я большевику жизнью обязан? Это… это… не фунт шоколада. — Лучшего выражения почему-то не нашлось.
— Себе вы обязаны. Таких офицеров, как вы, в царской армии, может, всего на один полк наберется.
Вошла Наталья Владимировна. Тихонько пристроилась у рояля, рядом с Кромовым.
Полбышев заметно нервничал, молча поглядывал на хозяйку исподлобья. Кромову это не понравилось. Он потребовал строго:
— Говори, что нужно.
Полбышев, видимо, решился:
— Из Франции нас так, за здорово живешь, не выпустят. Вы ведь должность свою военного атташе за собой сохранили?
— Пока сохранил. Формально. Но вам — большевикам — это ведь все равно. Что, не так?
— Не так. Здесь, в Европе, нас пока не признают. А ваши подписи и печать здесь действительны. Вот и командируйте нас, скажем, в Финляндию. Вытащите меня на себе, Алексей Алексеевич, — и квиты.
Кромов размышлял не более минуты.
— Хорошо. Завтра в Париже в четырнадцать ноль-ноль на Итальянском бульваре, в кафе…
— Так точно.
— Что сейчас творится в России? — спросил Алексей Алексеевич. — Ты, наверное, знаешь…
Полбышев достал из кармана вчетверо сложенный листок, протянул Кромову.
Алексей Алексеевич развернул, стал читать. Наталья Владимировна тоже читала, заглядывая из-за его плеча.
«Декрет о бывших офицерах, — побежали перед глазами строчки. — Все те бывшие офицеры, которые в той или иной форме окажут содействие скорейшей ликвидации остающихся еще в Крыму, на Кавказе и в Сибири белогвардейских отрядов и тем облегчат и ускорят победу рабоче-крестьянской России… будут освобождены от ответственности за те деяния, которые они совершили в составе белогвардейских армий Врангеля, Деникина, Колчака, Семенова и проч… Председатель Совета народных комиссаров В. Ульянов (Ленин). 2 июня 1920 года».
Кромов сложил листок, отдал Полбышеву:
— Агитируешь, приглашаешь поехать?
Лицо Полбышева еще больше помрачнело.
— Вы спрашиваете, что в России, — я отвечаю. А агитировать, приглашать… Если вы это так понимаете, то напрасно… Здесь, — он помахал листком, — в который уже раз русским людям напоминают, что они — русские. Оказывают доверие.
— По-твоему, быть русским — значит быть большевиком?
Полбышев вдруг рассмеялся:
— Может, с некоторых пор и так, если в корень смотреть. Однако офицеры, что откликнутся, не в большевики пойдут, и вряд ли из них большевики получатся. Но они будут со своим народом, а значит — с нами. Вот я — большевик, а вы мне доверяете. Вы доверяете мне?