Для каждого свой особый способ?
«Есть одно-единственное слово», — говорит ей старик.
«Скажи, какое слово, — говорит Берта. — Оно развязывает все путы?»
«Да, все путы».
Все путы можно развязать одним-единственным словом? Это ли хочет сказать старик? Но чьи путы развяжутся? Те, что связывают сыновей с отцами? Или отцов с сыновьями? Или братьев с братьями? Это слово развяжет все путы, связывающие людей между собой, и даст им одну-единственную связь — связь через правду. Это ли он хочет сказать?
«Я знаю, что ты говоришь, — шепчет Берта, — я знаю».
Он хочет сказать, что это слово даст людям одно: все, что они ни станут делать, будет правдиво. Разве не это он хочет сказать?
Берта глубоко дышит. Она думает о глазах старика: они прикрыты веками, но ей кажется, что они должны быть синими.
«Что же это за слово?» — говорит она.
«Что за слово? — говорит старик. — Ты еще спрашиваешь?»
Старик обращается к другим мертвецам. «Они думают, — говорит он им, — что нужно какое-то слово».
«Значит, не нужно даже слова? — спрашивает Берта. — Это такое слово, что его не следует произносить?»
На этом Берта останавливается, никто больше не отвечает ей, она оборачивается и ищет в толпе, где же Эн-2.
LXVI
Эн-2 поставил велосипед педалью на тротуар и подбежал к ней.
Но Берта, едва заметив его, еще быстрее двинулась навстречу, продираясь сквозь толпу.
— Знаешь, что можно подумать? — сказал Эн-2.
— Что?
— Что меня к тебе приворожили.
— И меня к тебе. Разве не так?
— Это нас и связывает.
— А разве между нами есть что-нибудь еще?
— Сдается, что есть.
— Что же?
— Что я всегда встречаю тебя, когда дохожу до предела.
— Как до предела?
— Когда хочу погибнуть.
Берта неотрывно смотрела на него, глаза у нее были такими же, какими она вглядывалась в убитых.
— Ты хочешь погибнуть?
— Сейчас? — спросил Эн-2. — Сейчас совсем наоборот. Вот это и кажется мне колдовством. Что как только я дохожу до предела, так обязательно встречаю тебя, и все становится наоборот.
— Каждый раз, когда ты меня встречаешь? И так всегда было?
— Почти каждый раз. Как будто то самое колдовство, которым меня к тебе приворожили, посылает мне тебя, чтобы я мог начать все сначала.
— А до этого тебе хочется погибнуть?
— Да, погибнуть с теми, кто гибнет у меня на глазах. Перестать сопротивляться.
— Но почему? — воскликнула Берта. — Ведь никто не гибнет! Где ты видишь погибших?
— Я знаю. Когда ты со мной, мне кажется, что ничто не погибло.
— Почему же ты меня не ищешь? Почему ты никогда не хочешь отыскать меня? Почему ты не искал меня все эти дни? Как ты можешь меня не искать?
— Тебе хотелось, чтобы я тебя искал?
— Я каждый день приезжала в Милан.
— Ждать, что я тебя отыщу?
— Что ты меня отыщешь, позвонишь мне. Я сама тебя искала.
— Искала меня?
— Я и сейчас тебя искала. А что я тут делала, по-твоему? Искала тебя.
LXVII
Они медленно побрели прочь от площади по бульвару, который ведет к Римским воротам; она шла об руку с ним, как шла уже много-много раз, а он вел велосипед за руль.
— Ты будешь в Милане после обеда?
— Я и сейчас в Милане.
— Но сейчас тебя ждут к столу.
— Кто?
— Эти твои родственники. Ведь ты завтракаешь у родственников?
— Ты хочешь, чтобы я пошла к ним завтракать?
— Ох, Берта, — сказал Эн-2, — значит, тебе не так уж важно идти к ним?
— Но ведь я тебя искала, а не их, — ответила Берта.
Через все утро, проведенное в Милане: возле мертвецов и в Парке, в одиночестве среди безлистных деревьев, с глазу на глаз со стариком в Парке и с нагим стариком под памятником, — через все это утро протянулся обильный поток слез, который сейчас внезапно полился вновь, как будто достигнув своего устья, хотя казалось, что он уже иссяк. Пусть лицо Берты сияло, все равно этот поток струился в ней, словно подземная река, и теперь он вышел наружу, как раз в тот миг, когда показалось, будто он исчез совсем, этот широкий безбурный поток, уносивший ее, поток чувств и покоя, блаженного покоя, похожего на ту чистую жизнь, которой хотели мертвые.
Она прижалась лбом к плечу Эн-2 и долго плакала на его плече. Их видели все прохожие: мужчину, поддерживавшего рукой велосипед, и женщину, которая плакала у него на плече; но смотревшие на них люди возвращались оттуда, где были мертвецы, и потому не удивлялись.