Перестав плакать, Берта спросила:
— А мне нельзя сесть на раму?
Он вспрыгнул в седло и посадил ее на раму.
— Ты устанешь, — сказал он.
— Отсюда далеко до твоего дома?
— Нужно проехать через весь город. Мы сейчас ведь возле Римских ворот.
— Когда устану, я слезу и пойду пешком.
Они проехали часть пути по мертвым улицам: за Римскими воротами они направились к кольцу Навильо, потом по кольцу к Сан-Лоренцо, к Сант-Амброджо, к церкви Благодати, все время по мертвым улицам, между разрушенными домами, под золотым, как октябрьские листья, зимним солнцем, и каждую минуту он спрашивал:
— Ты не устала? Не хочешь слезть? Если хочешь, пойдем пешком.
— Нет. Поедем дальше, — отвечала Берта.
LXVIII
Она сказала ему, что устала, только когда они выехали на обитаемые улицы вокруг Северного вокзала, и оттуда они двинулись пешком; они шли и молча глядели друг на друга, пока не добрались до виадука над колеей Северной дороги.
— Пройдем через Парк? — спросила Берта.
— Только по наружной аллее, до Симплонских ворот.
— А не хочешь зайти поглубже?
— Зайдем поглубже.
Они вошли за ограду, где были разрушенные павильоны, теперь Берта вела Эн-2, и они прошли по аллеям, с которых развалины видны были лишь издали.
— Я тебя и здесь искала.
— Здесь, в Парке?
Из развалин, среди высоких деревьев, поднимался дым.
— Ты видишь дым там, в глубине? — спросила Берта.
— Вижу.
— Я здесь уже была сегодня.
— Наверно, это бездомные готовят себе что-нибудь поесть.
— Пойдем, — сказала Берта. — Уведи меня.
— Хочешь, я опять посажу тебя на раму?
— Посади.
Он посадил ее на раму.
— Поедем быстрее, — сказала Берта. — Надо и нам приготовить что-нибудь поесть.
Она опять была такой же, как на площади перед мертвецами, лицо ее сияло от какого-то внутреннего воодушевления, и ему казалось, что у него прибавляется сил и он может быстрее крутить педали оттого, что нужно везти Берту.
— Нам не придется больше ждать?
— Не придется.
— Значит, ты моя жена?
— Жена, если ты согласен взять меня в жены. Ведь ты согласен?
— О, ты всегда была моей женой.
— Я стала твоей женой только с сегодняшнего утра.
— Ты всегда, всегда была моей женой.
— Только с сегодняшнего дня. С этой минуты.
LXIX
Они шли вдоль Симплонского проспекта и не разговаривали больше. Вдруг Берта указала рукой куда-то.
— Кажется, что там видны горы.
— Кажется? Если их видно, значит это горы.
— Разве горы видны из Милана?
— А ты их не видишь? Видны, конечно.
— Никогда не знала, что отсюда можно их увидеть.
— А ты знала, что ты моя жена? Не знала. А ты моя жена.
— Я и не была твоей женой, пока об этом не знала.
— Нет, была.
Они поравнялись с его домом, он взял велосипед на плечо, они поднялись, вошли в комнату.
— Ты всегда была моей женой, — сказал Эн-2. И поцеловал ее. За окнами, высоко над домами, в глазах неба все еще видны были белые и голубые вершины гор, парившие над землей, — далекие горные снега.
— Разве ты не была моей женой всегда? Была!
Он снял с крючка женское платье, которое висело за дверью.
— Видишь, твое платье? Значит, ты всегда была здесь.
— А горы? — спросила Берта. — Ты всегда их видел?
— Всегда.
— А мертвые?
— И они были всегда.
— А синие глаза?
— Синие глаза?
— У кого, ты всегда говорил мне, были синие глаза? У твоего отца? Когда ты был маленький?
— Это была ты.
— Глаза твоего отца — это была я?
— И ты была моим детством.
— И твоим детством тоже?
— Ты была всем. И была и есть. Всем, что было моим.
— Всем?
— Да, всем, что было и есть.
— И твоей женой?
— Моей женой. Моей бабушкой и моей женой. Моей матерью и моей женой. Моей дочерью и моей женой. Горами и моей женой.
— А тот человек? — спросила Берта. — Кем я была тому человеку?
— Почему ты должна быть кем-то тому человеку?
— Но кем-то я ему приходилась. Не то почему же я была с ним? Кем-то я ему была.
— Зачем тебе об этом думать? — сказал Эн-2.
— Тогда давай приготовим чего-нибудь поесть.
LXX
— Верно, — сказал Эн-2. — Приготовим чего-нибудь поесть.
Он открыл одну из дверей.
— Здесь у меня кухня.
И он показал ей в шкафу все, из чего можно было приготовить пищу.