— Мы не купили хлеба, — сказал Эн-2. — Я сейчас сбегаю за хлебом.
Он снова поднял на плечо велосипед и вышел, а Берта осталась за окнами одна — думать о себе и о том, другом мужчине, почему она была с ним и кем она ему была.
Кем же она была ему, кем? Она видела голубой снег в горах, видела зиму — этот снег, и снег на крышах под окнами, и голый Милан, и нагие поля вокруг Милана, и золотое, как октябрьский лист, солнце; еще она видела все, что называл ей Эн-2, когда говорил, чем она была для него и раньше и сейчас, и спрашивала себя, кем она была для того, другого мужчины. Кем? Она видела платье, что висело за дверью, этому платью было десять лет, и оно тоже было ею, а она эти десять лет оставалась с другим. Почему она десять лет была с другим? Кем она была ему?
Эн-2 вернулся, он принес хлеб и еще цветы и положил букет перед нею на стол.
— Ты всегда была…
— И цветами тоже?
— И цветами. Я покупал их — и это была ты. Я нес их — и это была ты.
Он поднял Берту, обхватив ее ноги.
— Ты, — сказал он. — Ты, ты.
Он нес ее к кровати и целовал.
— Нет, — сказала Берта.
— Нет? — не понял Эн-2. — Что нет?
Берта обняла его голову, целуя в шею, в щеки, в губы, но при этом твердя свое «нет».
— Я боюсь, — сказала она.
— Боишься?
— Но чем-то я все-таки была для него как-никак?
— Ну и что?
— Мне нужно с ним поговорить. Необходимо поговорить.
— Ты поговоришь с ним после.
— Я хочу сначала, до того…
— До чего? Он всегда знал все, что было.
— Но было не то, что сейчас.
— Он всегда знал, что есть между нами.
— Но сейчас ведь совсем не то. Я должна сказать ему, как все обстоит теперь.
— И тебе обязательно нужно сказать ему раньше?
— Прошу тебя, — сказала Берта, — позволь мне сказать ему все раньше.
— Почему раньше? Кто он такой, что ты должна сказать ему раньше?
— Позволь мне сказать ему раньше.
— Но почему? Ты хочешь говорить с ним, как будто ты не моя жена? Ты еще не хочешь быть моей женой? Кем же ты хочешь быть?
Он выпустил ее из объятий и встал.
— Кем же ты хочешь быть? — повторил он. — И кем ты была?
Берта осталась лежать, опершись на локоть, в той позе, в какой он ее оставил, она только опустила глаза. Казалось, она боится увидеть снежные горы за окном, и все, что она видела сегодня: цветы на столе, свое старое платье за дверью, дым среди развалин, синие глаза старика, лица убитых на тротуаре.
Эн-2 сказал:
— Снова все так, как всегда. Как всегда, правда?
— Нет, — ответила Берта. — Не как всегда.
— Опять то же самое, что было всегда.
— Не то же самое.
— То же самое было, когда ты оставила мне свое платье. То же самое.
— Не то же.
— Ты пришла, как сегодня, и оставила мне свое платье. И сейчас опять, как тогда.
— Не как тогда.
— И так каждый раз, когда ты приходишь.
LXXI
— Клянусь тебе, что это не так, — сказала Берта. — Я возвращусь к нему, только чтобы поговорить.
— А разве так не было всегда? Ты каждый раз возвращалась к нему, только чтобы поговорить. Мало ты с ним говорила, что ли? Не успела ему все сказать?
— Я никогда не говорила ему того, что могу сказать сегодня.
— Ты всегда говорила ему обо всем, что было между нами.
— Но не о том, что есть сегодня.
— Берта, прошу тебя! — сказал Эн-2.
— О! — сказала Берта.
— Неужели ты не можешь сказать ему потом? Через месяц? Не все ли равно, скажешь ты ему через месяц или через год?
— Ты сам знаешь, что не все равно.
— Зачем говорить ему раньше? Что это даст, на что ты рассчитываешь? Он останется таким же, каким был всегда.
— Я должна дать ему возможность быть честным, — сказала Берта.
— Возможность освободить тебя? Да ты уже тысячу раз давала ему эту возможность!
— Возможность быть добрым. Быть великодушным. Эн-2 смотрел на нее в отчаянии.
— Зачем это тебе? — крикнул он. — Зачем тебе, чтобы он был добрым? Зачем тебе, чтобы он был великодушным? Какое тебе дело, будет он честным или не будет?
Теперь они оба смотрели друг на друга в отчаянии.
— Какое мне дело? Но я была с ним десять лет! Мне это важно!
— Важно? — крикнул Эн-2. — Что важно?
— Чтобы он отдавал себе отчет в том, что было, — ответила Берта, — и не воображал больше, чем есть на самом деле.
— Ах, вот что, — сказал Эн-2. — То, что было. Берта думала о том старике в Парке, который протянул к ней руку, о том, как это великодушно с его стороны — быть просто нищим, о его смирении; она думала, что таким может быть теперь, после мертвецов, любой человек.