Блут, услышав его шаги, насторожил уши.
— Ну, что? — спросил Сын Божий. — Ты решил?
— Угм, — ответил пес.
— Даю тебе двадцать четыре часа, — сказал Сын Божий.
Пес положил голову ему на плечо.
— Ну, что ты собираешься мне сказать? — спросил Сын Божий.
Вошел капитан Клемм.
— Что ты делаешь? Что ты с ним тут делаешь?
— Так, мы тут поговорили.
— Пошел прочь! Эти собаки не должны разговаривать. Понял, коротышка? Сегодня не давай ни одной kleine Knochen, даже воды не давай.
Он подошел к псу, раскрыл ему пасть и стал смотреть зубы, стиснув свои челюсти так, что во рту у него что-то хрустнуло, будто он грыз орехи.
— Ты любишь собак? — спросил он.
— Собак? — сказал Сын Божий. — Одних люблю, других нет. Люблю, только не всех.
— Собаки не предадут. Они всегда верны.
— Но это не достоинство! — сказал Сын Божий.
— Не достоинство?
— Нет, капитан. Человек поступает хорошо, и собака ему верна. Человек поступает плохо, собака все равно ему верна.
— Ну и что? — спросил офицер.
— Ничего.
— Но зачем ты разговариваешь с Блутом?
— Блута я люблю.
— Ах, любишь, — сказал капитан. — По-твоему, он хороший пес?
— Наверно, хороший.
— Я люблю своих собак больше, чем всех людей, которых я знаю.
— Это многие так.
— А ты нет?
— Нет. Есть люди, которых я люблю больше.
Офицер посмотрел на него и покачал головой.
LXXIV
Выйдя от каптена Блута, он встретил Эль-Пасо там же, где встречал его обычно, — в коридоре, ведущем на лестницу.
— Кого я вижу! — воскликнул Эль-Пасо. — Вы еще живы, капитан Клемм?
— А по-вашему, я должен был уже умереть?
— Я думал, вы убиты. Разве вас не всех перестреляли вчера вечером?
— Они не убили ни одного немецкого офицера.
— Но ведь вы были там, в трибунале? Были или нет? — Потом Эль-Пасо добавил, что итальянские патриоты молодцы. Он хотел, чтобы Клемм выпил с ним за их здоровье, раз они такие молодцы. Разве капитан не остроумный человек? Если он считает себя остроумным человеком, пусть выпьет за их здоровье. Разве он не считает себя остроумным?
Но лицо у Клемма стало серым.
С серым лицом он ответил, что очень занят.
— Выпьем сегодня вечером, — сказал он.
— Adonde vas?[21] — спросил Эль-Пасо.
— Иду беседовать с одним задержанным.
Человек в ливрейном фраке, с литерами гостиницы на лацканах, поднявшись по лестнице, остановился за спиной у капитана в такой позе, словно желал что-то сообщить Клемму и ждал только, чтобы тот кончил разговаривать.
— Немедленно вызывайте машину, — сказал ему Клемм. — И посадите в нее собак.
Человек сказал, что капитана просит к телефону кто-то из комендатуры.
— Алло, — сказал Клемм в трубку, — кто говорит?
— Es spricht Befehlshaber.[22]
Потом его соединили с комендантом района площади, и капитан Клемм минут десять вел разговор по телефону с комендантом. Стоявшие за дверью слышали, как он смеялся. Потом они увидели, как он выходит, поправляя пояс.
— Гм, — сказал Эль-Пасо.
— Гм, — ответил ему Клемм. Потом, подойдя ближе, сказал: — Сегодня вечером мы здорово выпьем. Ты можешь предупредить Линду, чтобы она приехала? Мы заставим ее танцевать голой, Ибаррури! И привяжем ей сзади хвост моей суки Греты.
Он отсалютовал Эль-Пасо — Ибаррури, подняв руку. Потом добавил:
— Знаешь, генерал Циммерман специально прибыл из своей резиденции на Комо.
— Специально для чего? — спросил Ибаррури. В машине были собаки.
— Собаки? — сказал Клемм. — Нет, сейчас не нужно. Отведите их наверх.
Пока Гудрун и Блута вытаскивали из машины, Клемм наклонился над ними и долго почесывал у них за ухом. Он снова стиснул зубы так, что во рту у него что-то хрустнуло, словно он разгрыз орех. Большая машина защитного цвета остановилась у края тротуара.
— Клемм! — окликнули капитана из машины. Один из эсэсовцев, стоявших на тротуаре, сказал:
— Der General Zimmermann!
— Mein General!
— Ja, — сказал генерал. — Gehören die Hunde dir? Schöne Hunde!.[23]
Клемм сел в генеральскую машину, она тронулась с места, следом тронулась другая машина. Обе ехали через центр города. У Сан-Бабила они остановились, и Клемм вышел из машины, снова поправляя пояс. Он пересел в свой автомобиль и через минуту был уже в префектуре.
— Откуда у вас можно позвонить? — спросил он.
LXXV
Пока один курьер вел Клемма к телефону, другой доложил префекту о его прибытии.
Префект сидел в глубоком кресле, закрыв лицо руками. Близкие называли его Пипино.