Было четверть пятого. Клемм продиктовал человечку декларацию о принятии партии заложников, которую ему предстояло подписать. Продиктовал цифру: сто десять.
— Сто десять? — переспросил человечек, оторвавшись от бумаги. — Почему сто десять?
— Значит, — сказал Джузеппе-Мария, — немцев было одиннадцать.
— Немцев было девять, — сказал человечек.
На лбу у него выступил пот, а Пипино в кресле снова закрыл лицо руками.
— Оу-у! — снова зевнул он с подвывом.
— Было еще две собаки, — сказал Клемм. — Одна вчера вечером, лучший дог в гестапо, и одна сегодня утром — моя Грета.
Джузеппе-Мария сказал:
— Но ведь человека, который убил собаку сегодня утром, задержали. Разве его не задержали?
— Я с ним скоро повидаюсь, — сказал Клемм.
— Что это за человек? — спросил Пипино.
— Ну, он-то не интеллигент, — сказал Джузеппе-Мария.
У человечка вспотел нос.
— А кто он? Ты его видел?
— Он? Бродячий торговец.
— Коммерсант?
— Бродячий торговец!
Человечек вытер платком пот со лба.
— Это даже вне ваших правил, — сказал он.
— И все-таки… — сказал Джузеппе-Мария.
Человечек повернулся к нему:
— Что все-таки?
Пять минут они пререкались, человечек и Джузеппе-Мария, и голоса их становились все громче.
— Дорогой мой, — сказал Джузеппе-Мария, — но ведь вам все равно некуда девать заключенных.
Вмещался Пипиио:
— Ну ладно. Уступите половину, и все. Сто человек: «Кругом — бегом!», и конец разговору. — Он обратился к Клемму: — Идет?
Клемм улыбнулся. Согласие снова было достигнуто. Однако человечек засеменил прочь — маленький, щуплый, но словно несущий перед собой тучный живот толстяка, — и вышел вон из комнаты. Декларацию дописал под диктовку Клемма Джузеппе-Мария.
— О-у-у! — взвыл Пипино.
Он опять зевнул и опять спрятал лицо в ладони. Казалось, он задремал. Клемм надел часы на руку и сказал:
— Я опаздываю.
Открыв дверцу машины, он поискал взглядом собак.
— А собаки? — крикнул он.
Ему напомнили, что в последний момент он сам приказал вывести их из машины и оставить в гостинице.
Клемм приказал ехать в «Реджину».
— Быстро, — скомандовал он. — Rasch! Und dann schnell nach San-Vittore![25]
LXXIX
В гостинице собак отводил наверх молодой эсэсовец. Он не знал, что у каждой из них есть отдельный номер, ему просто было сказано: «Отведи собак наверх». Поэтому он запер обеих в комнате капитана и не снял с них намордников.
Некоторое время Гудрун и Блут смотрели друг на друга. Они сидели неподвижно и смотрели друг на друга, задрав головы. Потом Гудрун поднялась с места и стала кружить около Блута.
— Чего ты хочешь? — спросил Блут.
— У-у-у-о! — сказала Гудрун. — У-у-у-о! — Она не переставала кружить около Блута.
Каптен Блут тоже поднялся на ноги.
— Was willst du?
Он не делал ни шагу и только поворачивал голову вслед за рыскавшей вокруг него сукой, и вопрос его звучал все более сердито:
— Was willst du eigentlich?
— У-у-у-о! — отвечала Гудрун.
Гудрун была старая и сильная — настоящая волчица; Блут был моложе и ниже ее и не так силен. Не переставая повторять: «Чего ты хочешь?», он опустил голову и понюхал у нее под хвостом.
Гудрун яростно зарычала.
Она опрокинула Блута и старалась укусить его, несмотря на намордник.
— Was willst du denn?[26] — спросил Блут.
Он поднялся на ноги и стоял теперь настороже, а Гудрун снова принялась кружить около него.
— Хочу сожрать тебя, — ответила Гудрун. — Ich will dich fressen.
Блут засмеялся.
— Чего ты смеешься?
— Ха-ха! Mit jenem Zeug?[27] — сказал Блут.
Они возились так шумно, что в комнату вошел Сын Божий.
— Черт бы вас побрал! — сказал он и запер Гудрун в ее комнате, а потом вернулся за Блутом.
— О чем тебе было разговаривать с Гудрун? — сказал он псу. — Ее уже ничем не проймешь, нечего ей рассказывать, что мы с тобой задумали.
Он отвел Блута в его номер и дал ему есть на тарелке, которую обычно прятал в сторонке, и налил ему воды.
— У-гу, — говорил Блут.
— Угу, — отвечал Сын Божий.
Он снял с пса намордник, и тот уткнулся носом ему в ладонь, потом стал есть, но то и дело поднимал голову от еды, чтобы снова уткнуться в руку Сына Божия.
— Что ты имеешь со своей работы? — спросил Сын Божий. — Сидишь взаперти, голодаешь да изредка получаешь кусок сырого мяса. И это тебе по душе?
Ведь ради этого ты делаешь свое дело, только ради этого. Окажись я в твоей шкуре, я был бы уже далеко.
Блут поднял голову, сказал «угу» и снова уткнулся ему в руку.