— Что это?
— Наш обед. Или ужин.
— Ты… убил это животное… для нас?
— Да. Мы же останемся тут. И рано или поздно, нам придется выживать… и питаться здешними обитателями. Ты разве не хочешь есть?
— Хочу, но… живое существо?
— А что не так? Мы веками так питались в прошлом. Так миллионы лет ведут себя все животные — едят друг друга и… и никто не переживает по этому поводу. Кроме того, оно уже не живое. Ему все равно. Это только мясо. Пища. Жизнь.
Последнее слово напомнило Берте кое о чем важном.
— Жизнь. Будет ли она, эта жизнь?
— Ты о чем?
— А ты ничего такого не чувствуешь? — она потрогала свой лоб. — Голова не болит? Перед глазами черные точки не мелькают? Равновесие и сознание не теряешь? Тело тебя по-прежнему слушается? Ты все помнишь?
Стас медленно сел.
— Странно, — протянул он. — Теперь, когда ты это сказала, я подумал… что это может быть?
Супруги Ткаченко смотрели друг на друга, и оба молчали потому, что не знали, что сказать.
Молчание прервало появление Маши. Девушка выглядела бледной, на лбу блестел пот.
— Он уснул, — прошептала она. Без трепета, как на пустое место, посмотрела на трупик зверька, потрогала его одним пальцам. — Вы Егора не видели?
— Нет. Я, — Стас с усилием потер лоб, — был не там. Я охотился… на кого-нибудь…
— Я беспокоюсь. Он пропал, — Маша говорила странным безразличным голосом. — Его надо найти.
— Надо, — эхом откликнулся Стас, не трогаясь с места.
— Ты пойдешь? — Берта не смотрела на мужа, взгляд ее был обращен куда-то внутрь.
— Да, — сказал он, но не шевельнул и пальцем.
— Надо…
— Надо…
Оба замолчали, погружаясь в странную апатию. Маша Топильская с удивлением переводила взгляд с мужчины на женщину, но тоже не трогалась с места. Ей хотелось спать.
Вездеход-амфибия еще не подъезде к лагерю издал предупреждающий гудок, но — странное дело! — на него никто не отозвался, хотя было прекрасно видно, что лагерь цел и невредим. Вращались лопасти ветряка, ветерок слабо шевелил отогнутый край общественной палатки. Было видно, как мигают на расчехленном пульте приписанной к группе амфибии огни — система была включена, но находилась в спящем режиме.
— Где все люди? — Каверин опустил бинокль. — Неужели здесь то же самое?.. Черт, как печет!
— Я вам говорила, чтобы вы повязали голову шарфом? — Мария Краснохолмская недовольно поджала губы. В бурнусе и накинутой на плечи плащ-палатке она походила на бедуинку. Не хватало только паранджи, чтобы довершить сходство с хрестоматийным образом угнетенной женщины Востока.
— Ну, говорили… но сами подумайте, как будет выглядеть капитан космического корабля в таком виде! — попробовал отшутиться тот.
— Вы будете выглядеть как здоровый капитан, — ехидно парировала врач. — А не как эти… Две группы буквально свалились! А теперь еще и третья…
Наклонившись к водителю, она еще раз нажала на кнопку, подавая предупредительный сигнал.
На этот раз пришел ответ — из лабораторной палатки, стоявшей в стороне от жилых, выглянула Маша Топильская. Несмотря на то, что она была закутана до бровей, ее узнали сразу — по росту, фигуре и выбившейся из-под повязки каштановой пряди растрепанных волос. Волосы у Маши были самые длинные из всей женской половины экипажа, она их не стригла коротко, как остальные, но укладывала так плотно, что лишь сейчас, заметив, как развеваются пряди, капитан Каверин понял, какие они на самом деле длинные. Что же должно было случиться такого, чтобы девушка забыла их уложить?
Несколько секунд она из-под руки смотрела на вездеход, потом ахнула и, чуть пошатываясь, словно от усталости, двинулась навстречу.
— Вы приехали, — голос из-под повязки звучал как-то надтреснуто. — Нужна помощь… всем…
Водитель заглушил мотор. Каверин спрыгнул с борта, на долю секунды опередив Краснохолмскую, которая замешкалась, чтобы взять диагност.
— Что у вас случилось? — воскликнул капитан, подбегая.
— Не знаю. Но… наверное, мы отравились, — Маша покачала головой и, когда Каверин подбежал, вцепилась ему в локоть. — Не надо нам было есть это мясо.
— Мясо? — Краснохолмская услышала последнее слово, подходя. — Вы… что сделали?
— Мы убили животное. И съели его мясо. На ужин, — Маша говорила таким тоном и с такими паузами, словно каждый раз ей приходилось переводить слова с иностранного языка на русский. — Стас сказал — надо. Чтобы приспособиться. Было вкусно.