«С 1970 года защита прав человека, защита людей, ставших жертвой политической расправы, выходит для меня на первый план»,— пишет Сахаров. Отличие Андрея Дмитриевича от многих других заключается в том, что для него не существует дистанции между убеждением и действием, между словом и главной стратегией жизни.
В 1973 году Андрей Дмитриевич в беседе со шведским корреспондентом предупредил мировую общественность об опасности и недопустимости одностороннего разоружения демократических стран, способного вызвать непредсказуемую агрессию. С этого момента на него обрушилась массированная кампания поношений, угроз и клеветы, организованный «гнев народа». В атаке на него объединились «коллективы трудящихся», писатели, ученые. Жизнь Андрея Дмитриевича, его жены и детей оказались под угрозой. Но общественная позиция Сахарова осталась неизменной. Выступая по принципиальным вопросам общественной жизни, он с огромной энергией защищал узников совести, репрессированных за свои политические или религиозные убеждения. Он писал письма в различные советские инстанции, в международные организации, сидел в залах судов, ездил в места ссылок, объявлял голодовку, созывал конференции. В этой тяжелой борьбе было мало побед и много поражений. Но он не отступал. В глазах многих и многих, на Западе и Востоке, Андрей Дмитриевич стал символом справедливости, защитником и последней надеждой. На его имя шел непрерывный поток писем с призывом о помощи. Пришло письмо и с таким выразительным адресом: «Москва, Министерство прав и защиты человека, А. Д. Сахарову». Вполне закономерно в 1975 году ему была присуждена Нобелевская премия Мира.
На 15 лет опережая наше время, Сахаров потребовал полной амнистии политических заключенных, свободы печати, свободы забастовок, свободы выбора места проживания в Советском Союзе, выезда из него и возвращения, самостоятельности, частичной денационализации предприятий, введения многопартийной системы.
В 1979 году Сахаров выступает против введения советских войск в Афганистан. Реакция правительства была быстрой и однозначной. Его лишили всех правительственных наград и без суда и следствия отправили в бессрочную ссылку в город Горький. «С момента, как меня схватили и привезли в Прокуратуру 22 января 1980 года, я живу в Горьком под арестом — круглосуточный милицейский пост вплотную к дверям квартиры, но это нельзя назвать домашним арестом, потому что я нахожусь не у себя дома, и нельзя назвать ссылкой, так как в ссылке нет охранников у дверей и не ограничивают контакты с приезжающими. Ко мне же, кроме жены, практически никого не пускают».
После высылки в Горький руководители теоретического отдела приняли решение бороться за то, чтобы Андрей Дмитриевич остался сотрудником отдела и связь с ним не прерывалась. В. Л. Гинзбург поехал с этими предложениями в президиум академии, но, ничего не добившись, обратился в ЦК. В это время многие даже имя Сахарова боялись произносить. Предложения Гинзбурга были переданы выше, и вскоре последовало согласие по всем пунктам: Сахаров остался сотрудником отдела, с ним поддерживались непрерывные научные контакты. Всего за годы ссылки удалось осуществить 45 «человеко-поездок». Ездили парами. Только один раз, когда пронесся слух, что Андрей Дмитриевич умирает, В. Л. Гинзбург помчался один. К счастью, слух оказался ложным. Встреча была радостной для обоих.
К счастью, ссылка оказалась не вечной. 15 декабря 1987 года неожиданно исчез милиционер и в квартире Андрея Дмитриевича был установлен телефон. На другой день ему позвонил Михаил Сергеевич Горбачев и предложил возвратиться в Москву.
В первый же день после возвращения в Москву, несмотря па бессонную ночь в поезде, бурную встречу на вокзале, Андрей Дмитриевич Сахаров поехал в теоретический отдел ФИАНа. Волей случая это был вторник — традиционный день таммовского семинара. Свое сообщение очередной докладчик начал словами: «Как показал А. Д. Сахаров... »
На семинаре, председателем которого был Е. Л. Фейнберг, царила атмосфера приподнятости и радостной торжественности. После семинара ближайшие коллеги вместе с Андреем Дмитриевичем собрались в маленьком кабинетике, где все годы висела табличка с его именем, и говорили, говорили. Уходить никому не хотелось.
В этот первый день в Москве Андрей Дмитриевич провел в теоретическом отделе ФИАНа около шести часов. Стало ясно, что теоретический отдел — его второй дом.