Он в шезлонге с бокалом у моря под пальмой сидит,
И стукач, дружелюбный пацан, предлагает: «Налить?»
И, как снежным ковром, сонный берег туманом укрыт.
Анастас Микоян не поедет жену хоронить.
Вот в сторонке стукач бородатым вождям с пьяных глаз
Балаболит, допив, что страна, как её ни любить,
Не жилец — что у вас, что у нас, если прямо сейчас
Анастас Микоян не поедет жену хоронить.
Как же он с ней по паркам ночным
Колобродил под ливнем шальным,
Та пора и сейчас ещё с ним,
Тот закат над Тверскою,
Те дворы довоенной Москвы,
Ветра свист, словно звон тетивы,
И обрывки осенней листвы
Над уснувшей рекою.
Вот и всходит над морем звезда,
А в России, в Москве холода,
Снег и стужа, ненастье, беда,
Люди злы с перепою.
Ну, а здесь, вон, Фидель, друг и брат,
Тоже зол, и вразброд, невпопад
Дни бегут, словно листья летят
Над Москвою-рекою…
«И дом продрог на холоде, и дождик-дуралей…»
И дом продрог на холоде, и дождик-дуралей
Цеплялся, как помешанный, за каменные стены,
Листва летела клочьями с берёз и тополей.
Зачем ты, Катя Фурцева, вскрывала себе вены?
Печаль вошла в печёнку, как заточка под ребро.
Они тебя конкретно мимо кассы прокатили —
Они тебя не приняли в состав Политбюро —
За то, что ты не в коме, а в уме, в соку и в силе!
Душа дрожит от судорог, и рядом — никого,
А бывшие подельники грызутся, как гиены.
Они не стоят ногтя, заусенца твоего.
Зачем ты, Катя Фурцева, вскрывала себе вены?
И скоро уж отставка — слава Богу, не отстрел.
Без сердца и без чести упыри придут на смену!
Дремать у телевизора — таков он, твой удел, —
И водку пить стаканами, и в ванной резать вены!
И если скажут «Фас!», тебя фиксировать готов
Топтун из-под окошек, тупорылый, как полено.
Но все-таки прекрасна жизнь-подлюка, сто пудов!
Зачем ты, Катя Фурцева, вскрывала себе вены?
«А ему было худо, и камень на сердце тяжкий…»
А ему было худо, и камень на сердце тяжкий
Он, зубами скрипя, в свой последний унёс поход.
Возле школы сидим во дворе, поминаем Сашку,
И бездонен вдали подворотни сквозной пролёт.
Вот Серёга опять за своё: «Коль ушёл в дорогу
С тяжким камнем на сердце, то дело твоё труба.
Братцы, так не бывает, что все ни при чём, ей-Богу,
Кто-то должен сказать напоследок: «Мы ждём тебя».
Кто-то должен успеть — прошептать ли вдогонку, крикнуть:
«Ты вернешься! Ты нужен!», а там — хоть на край земли!»
…Нету Сашки, и сил наших нету понять, привыкнуть.
Мы сидим за дощатым столом. Мы свечу зажгли.
Вот бы смерть с недосыпу, с похмелья дала промашку,
Вот бы путь наш извилистый был от неё укрыт.
Да куда там? Сидим во дворе, поминаем Сашку,
Окна гаснут в домах, и листва с тополей летит.
И свеча чуть мерцает в ночи, как мираж в пустыне,
И над крышей, как обух, кривая висит луна.
Ветер воет осенний, и водка в стаканах стынет.
Мы продрогли насквозь. Мы, не чокаясь, пьём до дна…
«Ёлку нарядила, стол накрыла…»
Ёлку нарядила, стол накрыла,
Струны натянула. Прочь, тоска!
Ласковый, красивый, добрый, милый,
Он к тебе придёт наверняка.
От огней оранжевых отдельно
И с шарами розовыми врозь
Старые игрушки вой метельный
Слушают с тоской глухой, смертельной,
Им на ёлке места не нашлось.
Вот они, забытые однажды, —
Дед Мороз с царевной в стороне,
И совсем не страшный волк бумажный,
И картонный рыцарь на коне.
Вот сосед с женой заглянут: «Спой нам!»
Вот затихнут музыка и смех,
И куранты звоном колокольным
Тишину расколят, как орех.
На дворе ненастье, вьюга злая.
Кофе ему сварен, чай согрет.
Он с гостями дома пьёт, гуляет,
Может, он придёт, а, может, нет.