«Хоть и движемся мы строго порознь…»
Хоть и движемся мы строго порознь,
Эй, поэты, кто начал свой путь,
Перспективная юная поросль,
Старших слушай, усваивай суть!
Столько будет всего впереди там,
Столько будут глупцы вас клевать…
Это нам уж, седым и маститым,
Тыщу раз на толпу наплевать.
Мы-то древние как бы такие —
Я, Гомер там, Петрарка, Шекспир,
Тот же Пушкин. Но вам, молодые,
Я скажу, как непрост этот мир.
Ну чего там неясно с глупцами?
Не хочу никого обижать,
Только лучше всего огурцами
Им на рынке идти торговать.
Так ведь нет — не желают, и всё тут,
Им бы глотку скорей промочить
И под собственный гогот и топот
Нас азам и основам учить —
Мол, вот здесь ты пошёл против правил,
А вот здесь не сумел устоять
И словцо непечатное вставил,
А ведь мог бы его не вставлять.
Да и ладно. Мы сами с усами.
Нам бубнёж их унылый не впрок,
Всё же мы, как-никак, с небесами —
Со Вселенной ведём диалог.
Я певец и поэт, весь такой из себя острослов,
И, внимая великим, различных учёных ослов —
Знатоков, типа, критиков с речью их скучной, убогой
Ну, никак не приемлю. Пошли они все! И притом
Сам себя иногда вдруг таким ощущаю ослом,
Что в пивную к друзьям за советом иду, за подмогой!
Вон, Андреич, мой друг, ты смотри-ка! —
Трезвый, чёрт! Я с вопросом к нему:
«Есть в мозгу у меня закавыка,
Даже странно порой самому —
Вот помру я, а как же иначе? —
Всё живое когда-то помрёт, —
И такой вот нюанс, незадача,
Типа камешка в мой огород:
Кто потом-то меня прочитает,
Над строкой моей пустит слезу?
И, выходит, затея пустая,
Что свой воз я по жизни везу,
Что от рифм голова моя пухнет,
Отзвенели там все соловьи, —
Словно камера смертников, кухня,
Где творю я шедевры свои!»
К нам на шум, словно катер, подчалил
Мой старинный товарищ, Васёк,
Мне «Зубровки» для бодрости на́лил:
«Я хочу, чтоб ты чётко усёк —
Никакой ты, братишка, не смертник!
Почему? А как раз потому,
Что поэт — он для вечности сверстник,
Пусть и плачет петля по нему.
Даже пусть его пуля находит.
Это мелочи всё, ерунда —
Если стих твой известен в народе,
Значит, ты не умрёшь никогда!»
И, пивка отхлебнув, я идею нутром осознал:
У поэта, когда он один, прост и скучен финал —
Он во мраке веков одинокой снежинкой растает.
Раз уж взялся писать, я скажу, то дружи с головой,
Пусть проносится время, летит наугад — ты живой,
Если живы другие, кто любят тебя и читают.
Так. Не зря я сюда заявился.
Я им Пушкина, кстати, прочёл —
Тем, кто слушать меня согласился.
Я бутылку поставил на стол.
Комментарии были конкретны:
«Ты за подвиг награды не жди,
Будь ты хоть патриот беззаветный,
Хоть в трубу боевую дуди!
Знай, поэт, что нельзя по-другому —
Хоть в какие шагай ты края,
Есть простая, как пень, аксиома,
Что тебе не дадут ни …!
Хоть пройди ты весь путь до упаду
С земляками в едином строю,
Не похвалят тебя — очень надо! —
За геройскую доблесть твою.
Если даже получишь по роже
Или ранят тебя из ружья,
И внезапно ты голову сложишь,
Всё равно не дадут ни …!
Скажут, был он отважный и дерзкий,
Вот и нету её, головы,
Но в любом производстве издержки
Существуют. И будут правы».
Да, согласен я. Нет перекоса
В этих тезисах. Как ни крути,
От такой постановки вопроса
Никакому творцу не уйти.