И не только потому, что в то время, когда было совершено убийство маленького тропи, его ещё не признали человеческим существом, но и потому (а это главное!), что именно гибель его привела к эмансипации племени тропи и внесла определённую ясность в наше законодательство.
Поэтому мы полностью доверяем присяжным и надеемся, что они вынесут мудрый и справедливый приговор.
Судья с добродушной улыбкой подвёл итог прениям. Оставаясь в рамках спокойного беспристрастия, он сумел дать понять, что здравый смысл на стороне защитника. Присяжные почувствовали подлинное облегчение. Посовещавшись несколько минут, они объявили, что Дуглас полностью оправдан, чем привели публику в восхищение.
Прижавшись друг к другу, Френсис и Дуглас молча сидели в такси, которое увозило их на обед к леди Дрейпер.
Глядя на измученное лицо Дуга, Френсис не решалась заговорить первой. Да и что она могла ему сказать? Она слишком хорошо понимала, что в его глазах, так же как и в её собственных, подобный конец был скорее полупоражением, чем полупобедой.
Однако при Дрейперах оба старались держаться как ни в чём не бывало. За столом, как и положено, никто не завёл речь о том, что переполняло их сердца все эти дни. Только раз, без всякой связи с процессом, кто-то упомянул имена прокурора и адвоката, сравнив их таланты, но не в ораторском искусстве, а в искусстве играть в крикет.
После обеда леди Дрейпер увела Френсис в гостиную, а Дуг и сэр Артур прошли в курительную комнату.
— Вид у вас что-то не очень радостный, — дружески сказала леди Дрейпер.
— Дуг потерпел поражение, — ответила Френсис.
— Артур думает иначе.
— Правда? — оживилась Френсис.
— Артур очень доволен. Он считает, что достигнуто больше, нежели можно было ожидать. Ну а сама я, дитя моё, смотрю на всю эту историю совсем иначе, чем вы. Дуг свободен — и слава богу! Это главное. Но вообще, зачем ему надо было начинать всё это?
— Что начинать, Гертруда? — Дамы называли теперь друг друга по имени.
— Неужели вы думаете, что тропи будут счастливее, став людьми? Я, например, в этом глубоко сомневаюсь.
— Конечно, не станут счастливее, — ответила Френсис.
— Вот как! Значит, вы согласны со мной?
— Речь идёт не о счастье, — сказала Френсис. — По-моему, это слово здесь не подходит.
— Жили они, не зная забот, а теперь их, наверное, начнут приобщать к цивилизации? — с ядовитым сочувствием осведомилась Гертруда.
— Должно быть, начнут, — ответила Френсис.
— И они станут лжецами, ворами, завистниками, эгоистами, скрягами…
— Возможно, — согласилась Френсис.
— Они начнут воевать и истреблять друг друга… Нечего сказать, мы сделали им прекрасный подарок!
— И всё-таки подарок, — возразила Френсис.
— Подарок?
— Да. Прекраснейший подарок. Я тоже, конечно, много думала об этом последнее время. Вначале я очень страдала.
— Из-за тропи?
— Нет, из-за Дугласа. Его оправдали. Но он всё-таки убийца, что бы там ни было.
— И это говорите вы?
— Да. Он убил ребёнка, своего сына. И я ему помогла. И никакие хитроумные доводы ничего не изменят. Сколько ночей я проплакала. Кусала себе пальцы. Вспоминала свои детские годы. У моего крёстного был автомобиль. В то время это считалось редкостью. Я восхищалась крёстным, обожала его. И вот однажды папа рассказал нам, что крёстного на месяц посадили в тюрьму. В узкой улочке дети играли в классы. Он даже не сразу понял, как это случилось, что он раздавил ребёнка. Только выйдя из машины, он увидел размозжённую головку… Толпа его чуть не растерзала. А ведь он был не виноват. Папа говорил нам: «Он не виноват, любите его по-прежнему». И я любила его по-прежнему. Только с тех пор, когда он приходил к нам, я испытывала ужас… Конечно, я была девчонкой… Я ничего не могла с собой поделать. Сейчас я бы вела себя иначе. И всё-таки… когда я думаю о Дугласе… я не могу удержаться… Наверное, я кажусь вам отвратительной, да?
— Вы меня просто несколько удивляете, — задумчиво призналась Гертруда.
— Я и самой себе казалась отвратительной. А потом… Теперь я считаю, что всё это прекрасно. Мне это объяснил Дуг. Я не всё помню. Но, как и он, я чувствую, что это прекрасно. В этом страдании, в этом ужасе — красота человека. Животные, конечно, гораздо счастливее нас: они не способны на подобные чувства. Но ни за какие блага мира я не променяю на их бездумное существование ни этого страдания, ни даже этого ужаса, ни даже нашей лжи, нашего эгоизма и нашей ненависти.