…Я плыл, парил, замирал…, взмывал и стремительно падал в пропасть в этой вселенной сумасшествия, — кружимый, швыряемый, вращаемый и переворачиваемый так, что все краски и бесцветье мира слились для меня в один безликий, надрывающийся от смеха хоровод.
Его гомерических хохот заставлял душу сжиматься в осознающий собственное ничтожество комок, тщетно пытающийся отыскать безопасный уголок в пытаемом стихией теле, где она могла бы укрыться, скорчиться, забиться в уголок и зажать уши, чтобы не слышать звуков этого шабаша энергий…
…От разрывающей лёгкие боли и кровяного привкуса в грудине я на краткий миг очнулся, словно мой ленивый двойник толкнул меня в бок: "Эй, ты там уснул, что ли? Смотри, оба концы отдадим! Шевелись, что ли?!"
От дикого желания рвать зубами на куски ледяную воду, выхватывая из неё такие дразнящие и огромные пузыри, хамовато проскакивающие мимо моего лица, хотелось завыть в голос песнь прощания.
Я очумело поводил отказывающимися внимать рассудку глазами, будто они могли мне помочь чем-то, «фотографируя» сверкающие зигзаги ускользающей в Бесконечность действительности.
Но мой главный нерв, который упорно цеплялся за право существования, за возможность быть, — моё бесценное, моё мудрое, непоколебимое и хладнокровное эго, — оно жило.
И настойчиво жевало остатки инстинктов, будто всё ещё стараясь высосать из них немного активности, стучась и стучась без конца в их распотрошённые атомы: действовать… жить… действовать!!!
И когда где-то на самой границе моего за ручку прощающегося навеки сознания передо мною лишь на краткий миг возник даже не образ, а размытый, мимолётный абрис какого-то предмета, который даже не для меня, а для сжавшего в кулачки сломанные пальцы живущего во мне животного, показался в уравнительности видений материальным, единственно возможным…
Тогда мои руки сделали то, что было единственно возможным в этой ситуации.
Я даже находясь почти в беспамятстве, защелкнул, намертво и напрочь «застегнул» на нём кисти…
…Где-то в просторах моего далёкого ирреального мира некто Я и вездесущий Он, сидящие равнодушно рядышком на краю Бренности, переглянулись, пожали плечами и одобрительно прикрыли глаза.
Словно одобряя чей-то мимолётный импульс, чей-то невероятно редкостный для земной реальности поступок…
…И тот Я, что уже не жил, не имел права вмешиваться в естественный ход событий, а лишь сторонним взглядом «пас» наше ранее общее с НИМИ, а теперь брошенное на произвол судьбы, одиноко погибающее в конвульсиях тело, не выдержал… и протянул к этой длинной скобе свою бесплотную крепкую руку…
…Прежде чем в моём мозгу взорвалась шаровая молния, перечёркивающая слабую нить напряжения существования, разрывающая почти выгоревшую его «сеть», я успел ещё остатками, крохами ощущения принадлежности к этому миру, понять…
…что меня снова перевернуло, втащило ногами вперёд в какое-то отверстие, бросило на что-то твёрдое…, и я послушно, безо всяких протестов распластался на серой поверхности, — такой тёплой, такой гладкой и… бездушной, какой только, наверное, и может быть оно, — Основание Мира…
……………………………………….
Как
Бесконечно
Долго
Тянется
Отпущенное
Человеку для смерти
Время…
…Надо мною стоял Бог…
Я начал понимать это, едва залитые водою внутренние предлинзовые пустоты обрели способность воспринять этот неестественно светлый след.
Сквозь призму размытого изображения я ощущал Его величие и размеры.
— …не трогайте его самого, не трогайте ничего на нём сами и не подходите близко… — там могут быть всякие «сюрпризы». Просто будьте внимательны, — он может и притворяться…
Кого ты предупреждаешь там, Господи? Кого пугаешь мной?! Своих Ангелов? Напрасно они будут меня бояться. Как я могу притворяться пред лицем Твоим, если я и вправду мёртв…
…Я лежал ничком, на животе, и моё лицо расплющилось щекою по полу, как блин; мне было так уютно… и чертовски неловко оттого, что я… лежу перед ним… вот так. Как разморенная солнцем, объевшаяся желудей глупая свинья, забравшаяся пополудни в прогретую лужу… И что при этом я не выказываю ему никаких должных в этом случае знаков уважения…
Мой мозг, должно быть, претерпел ужасные изменения, потому как я явственно понял, что вместо коленопреклонения и покорно склонённой головы я беспардонно и распущенно… помахал ему ладошкой…
Но даже для этого панибратского жеста мне пришлось неимоверно напрячься…
Но он не обиделся!
Он, видимо, даже нагнулся ко мне, потому как в следующее мгновение я понял, что с моего отёкшего лица очень осторожно стаскивают эту, так настохреневшую мне, железину…
Яркий, нестерпимый свет тут же пронзил мои глаза, причинив боль, от которой мне стало даже как-то… светлее в черепушке, что ли?
И проморгавшись, мне действительно становится немного легче.
Потому как я даже начинаю размышлять.
Путано, странно, но процесс пошёл, что говорится…
Например, я вдруг ни к селу, ни к городу подумал о том, отчего у Бога такие огромные ноги, стоящие почти прямо перед моим носом…?
Нереально, несуразно большие…
Бог — он ведь является в образе человека… и вот, — я вижу этому подтверждение, — он вроде бы начинает сокращаться в размерах, будто тает, съёживается…
Спасибо, Всевышний… Так мне будет гораздо привычней…
Меня как-то не удивляет, что окружающая обстановка, что я ещё совсем нечётко вижу вокруг себя, никак не похожа на то, что можно назвать небесами.
Может быть, в момент смерти человек попадает именно на такое «небо», где воссоздано всё именно так, как в том месте, где он только что оставил своё никчёмное мёртвое тело?
И тогда выходит, что Бог ошибочно считает, что как раз в таком месте человеческой душе будет уютней всего, поскольку именно оно будет напоминать ему о последних минутах той жизни?
…Как это печально…, мне не хотелось бы провести свою долю Вечности в декорациях мрачного подземелья, среди толщи ненавистной воды, как какая-нибудь презренная жаба…
…А скажи мне, Господи, почему Ты не в белых и нежных сандалиях?
Да, я правду говорю Тебе… Я же вижу, во что Ты обут…
Ты стоишь передо мною в дорогих, мягких, ухоженных, но так не идущих Тебе по сути Твоей «берцах»… этих позорных чоботах сорок четвёртого размера…
…Прости, я несу такую несуразицу, ахинею…
Сейчас я соберусь с силами и… встану, о, Всевышний…
Погоди немного, прошу Тебя… У меня пока нет на это сил… нет сил…
Ты говори, говори со мною, жалким и разбитым…
Я ещё почти ни фига не понимаю, но…
Мне так сладостно слушать твой размеренный, глубокий и рассуждающий голос…
… - я видел. И уж если кто-то смог бы пройти сюда так, и при этом выжить, то это мог быть только ты…
…Откуда я знаю этот голос?
Скажи мне ещё что-нибудь, Господи… Ещё хоть слово! Может, я успел чокнуться, прежде чем ворвался сюда?!
— Ну, здравствуй, Гюрза… Добро пожаловать в мой маленький рай…
Глава XVII
…Если и существовал другой способ мне прийти в себя, то я о нём никогда не узнаю.
Но этот…
Пожалуй, я очнулся бы, ожил бы даже в том случае, если б гнил уже год.
Этот голос и само присутствие говорившего подняли б меня даже из могилы.
А потому меня самого уже не удивляло, что я тут же пришёл себя, как если б проснулся в кипящем масле, и до того момента, когда мне суждено было свариться заживо, у меня был возможен выбор, — очнуться и выскочить, или лениво пропустить такой редкий шанс.
Я с превеликим трудом приподнялся на руке и сел.
Меня тут же замутило, пробрала дрожь.
Как только спала пелена «зефирной» иллюзии, навеянной горячечным бредом пробуждения, навалившаяся реальность тут же вернула и обыденные, свойственные поганой бренной жизни, ощущения.
И улетев, этот "шоколад мимозного настроения" прихватил с собою заодно состояние отрешённой эйфории.