– Эх, ты! – сказал он и стукнул кулаком по Гапкиной двери. Но против его ожиданий на стук никто не ответил.
«Неужели ее там нет? Утащилась к Тоскливцу? Так нет же, ведь там Клара», – Голова не знал, как ему быть, вроде бы и дела у него никакого к Гапке не было, кроме, конечно, известного, но на это вряд ли приходилось рассчитывать, но, с другой стороны, его разбирало любопытство и он, поднатужившись, нажал на дверь и та упала внутрь. Как Голова и подозревал, Гапки там не было и в помине. Он не стал вставлять дверь обратно в петли – пусть сама попотеет, и к тому же он хотел дать ей понять, что ее подлость раскрыта.
Только после этого подвига на глаза ему попалась крошечная, написанная бисерным Гапкиным почерком записочка, лежавшая на столе: «Я у свояченицы, у нее и останусь».
«Гадюка и есть», – подумал Голова и хотел было опять улизнуть в царство сна, как на улице послышался звук тормозов. Голова выглянул в окно – и не поверил своим глазам – в синей, густо пересыпанной звездами ночной мгле тускло поблескивал Галочкин «мерседес». А тут еще и она сама вышла из него, правда, на этот разе не в фате, а в гражданском, и заковыляла по снегу на своих высоченных каблуках к дому Головы. А он и сам, ополоумев от радости, как ребенок, наконец дождавшийся мать, бросился к ней навстречу и ну давай ее целовать-обнимать. Он хотел сразу же затащить Галочку в дом, чтобы они не замерзли на холодном крыльце, но порыв ветра захлопнул дверь и путь к отступлению был теперь отрезан до прихода Гапки.
– Это даже хорошо, – успокоила его Галочка, – давай уедем ко мне.
Она сделала знак невидимому за затемненными стеклами водителю, и «мерседес» придвинулся вплотную к калитке. А еще через мгновение Голова вольготно развалился на мягком кожаном сиденье, а возле него сидела счастливая Галочка и держала его за руку. Пахло кожей и дорогими сигаретами, цены на которые всегда вызывали у Головы судороги.
– Через полчаса будем у меня, – ласково промурлыкала Галочка, и токи молодости огненными потоками заструились по его отяжелевшему телу. Но тут то ли черт подкузьмил, то ли наши дороги и климат не подходят для импортированной роскоши, но мотор заглох как раз тогда, когда они проезжали мимо Явдохиной хаты, и, понятное дело, все, кто там пригревался, как рой встревоженных пчел (вот уж эти пчелы!), выскочили на дорогу. Через несколько минут Голова уже сидел за столом рядом со своей Галочкой в Явдохиной хате и по обыкновению запихивал себе в рот все, до чего могли дотянуться его руки, отдавая предпочтение ветчине и буженине. А Галочка ничего не ела и только с обожанием смотрела на своего Васеньку. А Голова, глядя на нее, думал о том, что умные люди женятся на тех, кто любит их, а не на тех, кого любят они, и что женщину доброта украшает больше, чем красота, хотя еще больше ее украшает желание… И тоже нежно поглядывал на Галочку в надежде, что «мерседес» рано или поздно заведется и он окажется наконец там, где ему положено быть в силу, скажем так, родственных с хозяйкой «мерседеса» уз. И неизвестно, сколько продолжалась бы эта идиллия, если бы ее не нарушила незваная Параська, явившаяся, чтобы сквитаться с Хорьком, который уже дошел до такой кондиции, что, увидев супружницу, решил, что стал жертвой очередного кошмара и Параська ему просто снится. Параська и правда первые пять секунд себя сдерживала, но не увидев на довольной харе Хорька и тени раскаяния, как Немезида, обрушила на него карающую десницу, и тот сразу сообразил, что сон был в руку. Галочка с любопытством рассматривала весь этот фольклор, но никакого участия в нем не принимала. А тут вдруг Явдоха уловила какой-то тревожный флюид и что-то зашептала на ухо батюшке Тарасу, который сидел между ней и попадьей. А уловила Явдоха вот что: возле хаты Козьей Бабушки, с которой она совсем недавно отпаивала впавших в детство горенчан, происходит что-то неладное… И Явдоха вскочила с лавки, а с ней увязались Богомаз, поп и Хорек, решивший хоть так спастись от Параськиного рукоприкладства.
А на улице была святая ночь – фиолетовая и спокойная, и ангелы радостно летали среди звезд, возвещая всему сущему Благую Весть. А к окошку хаты Козьей Бабушки прилипли двое голодных бомжат, которые неизвестно как попали в эту ледяную пустыню. Они долго бродили по деревне, но людей не нашли, и кроме собачьего лая, никто чужаков не приветствовал. И дети уже замерзли почти насмерть, а Козья Бабушка сладко спала и не слышала как по стеклу все слабее барабанят детские руки. Явдоха схватила на руки одного из них, батюшка Тарас второго, и вскоре спасенные дети, которые задумали найти тетку одного из них и перепутали и село, и дорогу, были накормлены и сидели в тепле. И как только все улеглось и успокоилось, оказалось вдруг, что в компанию затесался Тоскливец с Кларой – они сидели за столом с таким видом, как будто сидели за ним всегда, и Петро Нетудыхата, хоть насколько уж он был казак, а постеснялся выгнать взашей непрошеную парочку, а тут в дверь снова постучали. Явдоха тревожно осмотрела стол, за которым и так уже не оставалось ни одного свободного места, Петро открыл дверь, и перед взором порядком уже нагрузившегося сообщества оказалась та городская дамочка, которую Хорек лечил медком. Параська при виде ее зашипела, как спущенная шина, но остальные ее радостно приветствовали, и Хорек с замиранием сердца осознал, что, видать, она хорошо знакома не только с ним. Явдоха от досады, что в дом к ней лезут все, кому не лень, махнула рукой, но выгонять ее не стала, хотя и чувствовала себя при ней как-то странно, словно внезапно заболела гриппом, и пирушка продолжала набирать обороты. Но тут Голова почувствовал у себя на голове нечто ему хорошо знакомое – в ужасе он ощупал себя руками и покрылся холодным, отвратительным потом – не было никаких сомнений в том, что проклятые рога опять пробиваются наружу, чтобы позорить его перед всем честным народом, а так как шляпу он оставил в машине, то деваться ему было некуда. Но тут он обратил внимание, что за голову держится не он один – Тоскливец и Хорек тоже внимательно изучали собственные черепа и при этом понимающе поглядывали на него. И в этот самый момент произошло чудо, о котором долго потом вспоминали в Горенке в длинные зимние вечера, когда и поговорить-то особенно не о чем – батюшка Тарас прикоснулся к нагрудному кресту, и тут же непрошеная городская гостья покрылась черными, как смоль, волосами, а затем испарилась, как газ из бутылки с газированной водой, оставив после себя пустой стул да неприятный запах.