Они в голос запротестовали. Жанна надула губы. Она гордилась сходством своего будущего сына с отцом больше, чем его высчитанными заранее необыкновенными способностями. В природе женщин много необъяснимого. Достаточно сказать, что генетические гороскопы девочек осуществляются далеко не так точно, как гороскопы мальчиков.
— Роды, по расчету, будут нелегкими, — говорил Андре. — Жанне надо придерживаться строгого режима. Охранительница же, нерадивая,[17] слишком редко одергивает мою неразумную жену!
— Охранительница, не сомневаюсь, исправно выполняет свои обязанности, а ты, как всегда, тревожишься попусту.
— С тобой временами неприятно спорить. Ты до того логичен, что непереносимо. Рано или поздно ты женишься на Ольге, и вместо разговоров вы будете вычислять и обмениваться цифрами, как словами!
— Не смей! — сказала Жанна и обняла меня. — Эли — хороший, и я люблю его, а тебя нет. Я рада, что ты улетаешь надолго и оставляешь меня одну.
Слова Андре напомнили мне, что Ромеро обещал потолковать с Верой. Шел двенадцатый час. Я мог бы вызвать Веру по ее шифру. Не надо, решил я про себя, она подумает, что я упрашиваю ее.
Однако не прошли мы и двух шагов, как на аллее вспыхнул видеостолб и в нем загорелся силуэт Веры. Она сидела на диване и улыбалась мне. Я видел люстру и цветы справа, остальное терялось во тьме меж цветами и картинами. Слева от Веры кто-то стоял, мне показалось, что это Ромеро, но Вера поняла, куда я смотрю, и освещенное пространство сузилось, охватывая лишь ее.
— Брат, — сказала Вера, — ты мог бы по приезде на Землю явиться ко мне.
— У меня были дела по командировке, — сказал я. — И я не знал, что на вашей суматошной Земле стало модой ходить в гости.
— Ты мало изменился, Эли, — заметила она.
— Другие находят, что я очень изменился, — отозвался я.
Улыбка ее погасла. Она пристально, словно не веря, что это я, всматривалась в меня. Она раздумывала обо мне, чтоб не совершить ошибки. Такой я ее знал всегда — порывистой, резкой, но всегда справедливой.
— А теперь ты хочешь лететь на Ору?
— Разве запрещено человеку хотеть, что вздумается?
— Не все желания осуществляются, Эли.
— Я уже это изучал в курсе «Границы возможного» и, кажется, получил за благоразумие высший балл — двенадцать.
— Боюсь, твоего благоразумия дальше экзаменов не хватило.
— Я часто огорчался своему благоразумию на экзаменах.
Она засмеялась. Я люблю ее смех. Никто так не умеет смеяться, как Вера. Она словно освещается при смехе.
— Тебя не переговоришь, брат. Завтра вечером приходи. Обстоятельства стали другими, и, возможно, твое желание осуществится.
Я не успел ни поблагодарить, ни узнать, почему обстоятельства стали другими, — видеостолб погас. Андре в восторге пожал мою руку:
— Итак, ты едешь с нами, Эли!
— Вера сказала: возможно.
— Если Вера говорит: возможно, это значит — наверно!
Жанна тоже поздравила меня, но по-своему. Она сказала, что двумя сумасбродами на Земле станет меньше, а она устала от сумасбродств. Потом она прислушалась к себе.
— Охранительница требует, чтоб я легла, Андре. Не понимаю, почему такая спешка, еще нет двенадцати.
Андре схватил нас с Жанной под руки.
— Немедленно в гостиницу! Я могу объяснить, что случилось. Ты сегодня чувствуешь себя хуже, но не знаешь этого, а Охранительница на то и Охранительница, чтобы все знать о нас.
Мы прошли в их номер. Жанна удалилась в спальню, а я вышел на балкон.
Внизу лежал спящий Каир, над ним раскинулась звездная полночь.
9
Может, я сентиментален, но у меня все внутри замирает, когда я остаюсь один на один со звездным небом. Наших пастухов-предков охватывал страх при виде Вселенной, сверкающей на них тысячами бессмертных глаз, меня же охватывает восторг. Они и понятия не имели, как неисчислимо велик раскинувшийся вокруг мир, и все же ощущали себя исчезающе малыми перед лицом звездного величия. Я отлично знаю, сколько десятков и сотен парсеков до каждой из ярких звезд, но не чувствую себя ничтожным перед их грозной отдаленностью и громадой. Это блажь, в ней неудобно признаваться, но мне всегда хочется протянуть руки далеким мирам, так же вспыхивать и менять свой блеск, так же кричать, кричать во Вселенной сияющим криком!..
— Что с тобой? — спросил Андре, выйдя на балкон. — На тебе лица нет.
— Любуюсь небом — ничего больше.
Он сел в кресло и, тихо покачиваясь, тоже засмотрелся на звезды. Вскоре и у него стало странно восторженное лицо, как и у всех, кто делается сопричастен величественности мироздания.
Звездная сфера медленно вращала светила вокруг невидимой оси. Небо, бархатно-черное, было почти над головой, протяни руку — дотронешься до звезды! На севере, у горизонта, сверкала Большая Медведица, в зените горел исполинский Орион, неистово пылал Сириус, а пониже, тоже чуть ли не у горизонта, торжественно вздымался Южный Крест, в Киле полыхал багрово-зеленый костер Канопуса. Воздух был так прозрачен, что я легко различал светила седьмой величины, а от жгучего блеска нулевых и отрицательных глазам становилось больно.
Андре тихо проговорил:
— А там, в безмерных провалах Вселенной, мы будем тосковать по родной Земле. Знаешь, Эли, я иногда думаю о людях, которые улетали в космос до того, как был применен эффект Танева. Рабам жалких досветовых скоростей, им не хватало их маленькой жизни на возвращение, они знали это — и всё же стремились вперед.
— Ты хочешь сказать, что они были безумцы?
— Я хочу сказать, что они были герои.
Внизу тихо шумели листья пальм и акаций, всегда недвижные кипарисы вдруг забормотали жесткими ветвями. Я закрыл глаза, улыбаясь. Прямо на меня низвергался оранжевый глаз разъяренного небесного быка — Альдебарана. Двадцать один парсек, шестьдесят пять световых лет разделяли нас. Где-то там, в стороне Альдебарана, летела невидимая искусственная планета — Ора.
— Четыреста двадцать лет назад в пространстве затерялись Роберт Лист и Эдуард Камагин с товарищами, — задумчиво сказал Андре. — Может, и сейчас их корабль несется шальным небесным телом, а мертвые космонавты сжимают истлевшими пальцами рукояти рулей. Как же страдали эти люди, вспоминая маленькую, зеленую, навеки недостижимую Землю!
Я обернулся к Андре:
— Почему такая печаль, мой друг?
— Я страшусь оставлять Жанну, — сказал он хмуро.
— Что за опасения! Неудачных родов давно не бывает.
— Да нет, не то!..
Он помолчал, словно колеблясь. Колеблется Андре лишь в случаях исключительных.
— Перед женитьбой мы с Жанной запросили Справочную о нашей взаимной пригодности к семейной жизни. И Справочная объявила, что мы подходим друг другу всего на тридцать девять процентов.
— Вот как! Никогда бы не подумал.
— Мы сами не ожидали. Очевидно, влюбившись, мы не замечали, чтó нас разделяло. Я был как пришибленный, Жанна плакала.
— Помню, помню, перед женитьбой ты ходил мрачный…
— Будешь мрачным! Соединиться, имея прогноз, что брак неудачен!.. Потом я сказал Жанне: ладно, пусть тридцать девять, да наши, в старину люди сходились при двух-трех сотых взаимного соответствия, ничего — жили!.. Она твердила, что мы друг другу быстро опротивеем, но я настаивал — пришлось ей уступить… Первые недели совместной жизни мы сдували друг с друга пушинки, во всем взаимно уступали, только бы не поссориться. Потом как-то остыли, и снова появился страх, не берут ли верх зловредные шестьдесят один процент над дорогими тридцатью девятью? Мы опять запросили Справочную. И что же? Взаимная наша пригодность составляла теперь семьдесят четыре процента!
— Ого!
— Да. Семьдесят четыре. Нам стало легче, но не очень. Ты напрасно улыбаешься. Пригоден я для Жанны или непригоден, но я не хочу ее терять. В день, когда была решена поездка на Ору, мы получили последнюю справку: наша взаимная пригодность достигла девяноста трех процентов — почти полное единение. Но и семь сотых лежат камнем на душе. Конечно, если бы я оставался на Земле…