Я кинулся обнимать Веру. Она со смехом отбивалась, потом расцеловала меня. Я еще в детстве открыл, что, как бы она ни сердилась, достаточно полезть с поцелуями — и через минуту злости ее как не бывало. Лишь врожденное недоброжелательство к подлизыванию и умильным словечкам мешали мне эксплуатировать эту забавную черту ее характера.
— Я рада за тебя, Эли! — сказала она. — Хоть сегодня больше поводов для тревог, чем для радости, я рада за тебя.
Я шумно ликовал.
— Ну что же, Вера, — сказал я, успокоившись. — Возможно, на Земле я кажусь сумасбродом. Но эти дурные свойства моего характера могут пригодиться в других мирах.
— Еще одно, брат. Тебе разрешено быть завтра в Управлении Государственных машин. Нам покажут, что удалось расшифровать. Ровно в десять, не опаздывай! — Она встала. — Твоя комната в том же виде, в каком ты ее оставил, улетая на Плутон, — прибрана, конечно.
— Я не хочу спать. Я посижу в саду.
13
В Столице дома опоясаны верандами через каждые пять этажей и садами на террасах каждого следующего двадцатого. Наша с Верой квартира на семьдесят девятом этаже Зеленого проспекта — внутренней стороны Центрального кольца. Я поднялся выше и присел в саду восьмидесятого этажа. Не помню уже, сколько я там сидел и о чем думал. Путаные мысли переплетались с путаными чувствами — я был счастлив и озабочен. Потом я стал рассматривать ночной город.
В школах учат, что древние города ночью заливало сияние прожекторов и люминесцентных ламп. На шумных улицах вечно толклись прохожие. Хоть Столица — город немолодой, ей скоро четыреста лет, и давно уже не возводят таких скоплений зданий на клочке земли, в остальном она современна. Ночью магистрали Столицы темны и тихи. Я люблю ночные контрасты Столицы — темные проспекты и сияющие полосы этажей. Сверкающая горная цепь Центрального кольца терялась вдалеке, за черной долиной парка вздымалось параллелями освещенных этажей Внутреннее кольцо — неозираемо широкая лестница от земли к небу.
Зато Музейный город, центр Столицы, был неразличим.
Ни пирамиды, ни ассирийские и египетские храмы, ни Кремль, ни собор Святого Петра, ни парижский Нотр-Дам, ни кельнская и миланская готика — все эти великолепные памятники прошлых веков, воспроизведенные на островном клочке земли, — ни одна из этих высоких точек, отчетливо видимых днем, не прорезалась искоркой в темноте.
Лишь красное полушарие на центральной площади — Управление Государственных машин — заливал свет. Любой из нас тысячи раз видел на стереоэкранах все комнаты и коридоры этого знаменитого «завода мысли и управления», как некоторые выспренно его называют, однако немногие счастливцы могут похвастаться, что побывали в нем. Три важнейших механизма — Большая Государственная, Большая Академическая и Справочная машины — неустанно, днем и ночью, не останавливаясь ни на секунду, трудятся там уже скоро два столетия.
Я смотрел на красное здание и думал, что сегодня в нем распутывают одну из труднейших загадок, когда-либо стоявших перед человечеством, и что, может быть, все благосостояние Земли зависит от того, правильно ли машины разберутся в ней. И еще я думал о том, что мне придется далеко умчаться от этого места, где среди ста миллиардов элементов Большой имеется и неповторимо мой уголок в миллион клеточек, моя Охранительница, мудрый и бесстрастный мой наставник и поводырь. Я не раз сердился на Охранительницу, называл ее бесчувственной и даже хвастался ироническим отношением к управляющим машинам. Но, по-честному, я привязан к ней, как не всегда привязываются к живому человеку.
Кто, как не она, бдительно отводит от меня опасности, оберегает от болезней и необдуманных шагов, а если меня что-то гложет, разве она не докапывается до причин упадка духа и, маленькая часть Большой, не ставит их перед всем обществом как важную социальную проблему, если, по ее критерию, они того заслуживают. И разве я не всегда уверен, что если мне явится полезная людям идея, то, хоть сам я и забуду о ней, Охранительница, подхватив ее, введет в код Большой, а та немедленно реализует или поставит на обсуждение перед всем человечеством — пусть лишь мелькнувшая у меня в мозгу идея стоит такого внимания!
Я также вспоминал, что, если ошибусь, совершу неудачный поступок, лишь бы он не вредил другим, Охранительница промолчит о моих неудачах, ни один друг, самый вернейший, не хранит так тайн, как она!
Нет, для меня она не была просто умно придуманной, умело смонтированной частью огромной машины — она была своеобразной частью меня самого, моей связью со всем человечеством, миллионами рук, протянутых мной каждому человеку! Скоро, очень скоро эти связи ослабнут, если не исчезнут совсем, — Большую с ее ста миллиардами элементов в далекие путешествия не взять!
Мне захотелось в последний раз испытать могущество обслуживающих машин. Я приказал Охранительнице узнать, что за девушка дважды обругала меня. В мозгу засветился ответ: «Справочной для ответа не хватает данных». После лирических размышлений о всесилии управляющих машин ответ Справочной смахивал на насмешку.
Андре любит доказывать, что мы живем в примитивное время, переходное к полностью устроенному обществу, — потребности, особенно духовные, все возрастают, половина остается неудовлетворенной. Еда, одежда, жилища, средства передвижения, образование, свободный выбор профессии — блага элементарные, их отпускают вволю, но их мне уже недостаточно, говорит он. Если же я задумаю переменить свои влечения и наклонности или из старика превратиться в юнца, даже Большая разведет своими электронными руками. Воображаю, как бы он посмеялся моей неудаче со Справочной.
Я прислонился головой к олеандру и стал вспоминать встречи с той девушкой — толкотню у концертного зала, резкий разговор под навесом, куда мы укрылись от ливня. Я видел ее — сердитую, темноглазую, с тонким лицом, с высокой шеей и широкими бровями…
— Теперь данных достаточно, — зазвучал голос Охранительницы. — Девушка — Мери Глан, родом из Шотландии, курс проходила на Марсе, куда уезжала с отцом, двадцать три года, рост сто восемьдесят два сантиметра, вес семьдесят пять килограммов, не замужем. Главное увлечение — выращивание растительных форм для планет с высокой гравитацией и жестким излучением.
— Женихов эта Мери Глан не запрашивала? — поинтересовался я.
— Сердечных увлечений не было.
Я продолжал играть в «жениха и невесту», как называется в школах эта забава. Там Справочную засыпают вопросами о взаимной пригодности, особенно увлекаются этим девочки. Они перебирают по тысяче «женихов», а выходят замуж чаще всего не за тех, кого им рекомендовала Справочная.
— А я бы подошел ей? Какова степень нашей взаимной пригодности?
На этот раз Охранительница передала ответ Справочной секунды через четыре. Воображаю, какую бездну семейных возможностей — нежностей, страсти, объятий, ссор, примирений, недоразумений, бед, обид, радостей, ликований — она рассчитала за это время! Я вдруг услышал презрительный голос Ромеро: «Не кажется ли вам, дорогой друг, что машинная техника нашего времени переросла себя? Раньше такие явления назывались «зашел ум за разум»». Голос зазвучал так реально, что я обернулся. Подслушать мои запросы он, впрочем, не мог — тайна мыслей охраняется строго.
Справочная наконец возвестила:
— Ваша взаимная пригодность — десять и три десятых процента. Ее годность к вам — семнадцать и две десятых процента, ваша к ней — два и восемь десятых процента. Развод вероятен на первом месяце семейной жизни, неизбежен — к середине второго.
Я вспомнил, как Ромеро рассказывал смешную историю. Нашлись два романтика, мужчина и женщина, до того уверовавшие в безошибочность Справочной, что всерьез поручили ей отыскать себе пару. И Справочная, перебрав всех жителей Земли, свела именно их как максимально пригодных для совместной жизни. Теперь дело оставалось за тем, чтобы встретиться и влюбиться. Они встретились и почувствовали друг к другу отвращение.