«Тот же, убийца первого… Опять тот же… Опять… он раздвигает… Прикажите экранированным… Только они… На планете двое, все погибли… Я слабею. Не хватает гравитации. Отвечаю: они камнепалые, они другие… Экранированных… До вечера не продержусь… Ударю головой… планета больше не нужна…»
Очевидно, где-то неподалеку была их база, и они переговаривались с ней. Надо было ждать нового нападения.
– Помощь к ним придет не раньше ночи, – сказал Леонид. – Значит, надо справиться до темноты.
– Что это за экранированные? – спросил я. – От чего экранированные? От наших полей?
– Гравитация у них слабеет, – сказал Андре. – Что это значит? И почему не обнаружены импульсы их собеседника?
– Собеседник далеко, – возразил я. – Дешифратор не принял его слабых сигналов.
– Планета, – сказал Лусин, – не нужна. Уничтожат?
– Сейчас важнее угроза: «Ударю головой», – ответил Камагин. – Несомненно, это извещение о готовящемся самоубийстве. Надо предотвратить его, но как?
– Лишить этих молодчиков возможности двигать головой, – загремел Аллан. – Отрубить ее мечевым полем – и все!
– Нет, – возразил я. – Тогда они развалятся. Андре прав: что-то важное связано с тем, что слабеет гравитация. Давайте сожмем их полями и перетащим в барокамеру сдавленными.
Лишенные возможности пошевелиться, они вскоре были растащены. И тут один все же ухитрился ударить себя головой. Тем осторожнее мы обращались с последним. Мы несли его к планетолету, на котором прибыла помощь, отдельно сжимая полями туловище и отдельно голову. Он явно ослабевал. Импульсы его становились невнятнее, голова перестала шевелиться и погасла.
– Умер, кажется, – сказал Андре, когда мы помещали головоглаза в барокамеру планетолета. – Дешифратор не улавливает излучений.
Мы усилили давление в камере, запустили бортовой гравитатор. Если головоглазу нравилась большая тяжесть, то он мог пользоваться ею и после смерти. Закрепив голову, чтобы она случайно не упала на тело, мы надежно устроили разрушителя в его временной усыпальнице.
– Поищем жителей планеты, – сказал Леонид. – Может, удастся кого живого найти.
Мы начали облет планеты. Города казались копиями друг друга. Везде был разгром, леса и луга сохли, листва опадала. Зелень на планете была полностью истреблена, как и умные кузнечики с почти человечьими головами.
После часа поисков мы приняли какие-то слабые импульсы и полетели в их сторону. Пеленг привел нас к подземному каналу или трубе, затерянной среди леса. Вход в нее был прикрыт травой и кустарниками. Приборы показывали, что в глубине есть живые. Я пытался проникнуть в отверстие, но оно было узко для меня, и в трубу полез Камагин, вслед отправился такой же щуплый Громан. Вдвоем они вытащили умиравшего шестикрылого. Тот не отвечал на вопросы, не шевелился, дыхание его почти не улавливалось, но мозг еще работал.
– Их там сотни, – сказал Камагин, – но все мертвы.
Шло к вечеру, когда мы убедились, что на планете больше нет живых существ.
– Давайте заберем скульптурные группы, – предложил Леонид.
Автоматы сняли скульптуры с пьедесталов, потом перенесли в планетолет и сами постаменты.
– Садимся! – скомандовал Леонид. – Возвращаемся на звездолет.
Я посмотрел на небо. Электра закатилась, наступили сумерки. Над городом один за другим загорались тысячи светильников – они одни продолжали жить. Было грустно видеть эту великолепную иллюминацию в царстве смерти и хаоса.
11
Теперь я перехожу к трагедии Андре, и у меня путаются мысли.
Даже сейчас, отдаленный от того страшного дня годами и событиями куда страшнее, я не понимаю до конца всего, что произошло.
И прежде всего – не понимаю себя. Как я мог оказаться таким легкомысленным? Почему все мы вели себя как несмышленыши? Уже и тогда мы знали, что боремся с умным, технически очень развитым врагом и что враг этот во многом превосходит нас, – почему, нет, почему, самодовольные глупцы, мы не подумали о простейших, элементарных, неизбежных мерах защиты? Враг сам сказал, чем собирается нас победить. Почему мы пренебрегли его угрозой?
Я снова перечитываю гравиграмму переговоров головоглаза со своей базой и вижу, что из всех толкований загадочного слова «экранированные» выбрал самое далекое от истины. И Андре, бедный Андре, так прозорливо угадавший невидимость наших противников, – разве он с облегчением не отказался от своего провидения? Я снова спрашиваю себя: почему глаза наши затмило слепотой в тот решающий миг, когда требовалась вся острота зрения? Или, узнав, как уродливы и неуклюжи первые противники и как легко мы расправляемся с ними слабыми нашими полями, мы сразу преисполнились неумного презрения к ним, даже не попытавшись узнать, все ли они такие?