Я выскальзываю из комнаты, лечу сквозь коридор, двери и взмываю навстречу порывистому ветру. Он несёт листья, которые шелестящим дождём ласкают моё лицо. Я умываюсь свежим ветром, взлетаю вверх, к холодным и быстрым облакам, которые рваными островками несутся по небосводу.
Мне не хочется лететь домой, где живут чужие люди, моя комната пуста, но там ждёт меня мой ворон, я же не могу бросить друга…
Когда я возвращаюсь, немного встревоженный Максим уже ждёт меня на пороге, встречая радостной улыбкой. На мои руки садится важный и неугомонный мой питомец.
Я обнимаю Максима, и моя рука доверчиво забирается в его рукав. Мы шагаем, и его тепло переливается мне.
Спустя день мы заезжаем в бывшее моё жилище, теперь занятое чужими людьми, за вещами.
Правда моя комната не занята, но я не могу более в ней оставаться.
Комнаты, занимаемые Верладой сегодня открыты, в них полотёр до блеска натирал пол. Здесь видна дорогая мебель в холстинных чехлах.
— Степана Игнатьевича нет дома, — сообщил полотёр.
— Мы только заберём свои вещи…
Но может это и лучше, что Степан Верлада не видит наших сборов. У них с Максимом в последние дни слегка натянутые отношения.
Но, когда я вечером захожу ещё раз в этот дом, чтобы забрать то, что не успели, дверь моей комнаты открывается. Я оборачиваюсь со стуком в сердце.
На пороге застыл Степан Верлада собственной персоной, моргающий красноватыми, как у кролика, глазами.
После холодного приветствия с обеих сторон, он произносит:
— Гера, я хотел бы переговорить с вами.
И увлекает меня в свою комнату. Я до сих пор, спустя многие годы, чувствую клещи пальцев его руки. Он что-то долго говорит, и я не очень помню содержание его речи. Помнится, что он уговаривал меня остаться.
— Дорогая Гера, зачем вы съезжаете? Я думаю, мы могли бы стать добрыми соседями, друзьями. Мне кажется, мы могли бы найти много общего во взглядах на мир…
— Вы так думаете? Что же общего вы нашли? — иронично спрашиваю я.
— Ваши необыкновенные способности, помноженные на мой талант, дали бы великие всходы!
— Те же, что и посеянные Язоном зубы дракона?
— Ну, что вы говорите! Мы бы сделали много…хм… хорошего… в наших общих интересах! — рассудительно сказал он. — Никому никакого вреда! Никакого! О, как бы мы зажили! Представьте себе, какую карьеру можно сделать в этой стране!
Я нахмурила брови, переполненная возмущением.
— Пожалуйста — делайте карьеру! Но без меня! Тем более, что у вас есть для этого все способности, ваш необыкновенный талант архитектора…
Верлада развёл руками.
— Понимаю, вы не можете простить мне вселения на жилплощадь дорогого вам человека. Но он ведь уже покойный… Вдумайтесь! Сюда могли бы вселиться другие, чуждые вам по духу и культуре люди… А я, всё таки, ближе к вам… Мы с Максимом долгое время дружили…
— Но сейчас между вами нет ничего общего, Степан Игнатьевич.
То, что я назвала его по имени приободрило его.
— А вы знаете, что этот дом спроектировал и построил мой отец! Выдающийся архитектор! Я можно сказать вернулся к себе домой! Только раньше нам принадлежал весь дом!
Я в растерянности смотрю на него.
— Да, весь дом, Гера! Но я понимаю, сейчас другое время, другие люди… Ну, что же, значит так нужно…
— Ну и живите, я же не против, — пролепетала я.
Он хватает меня за руку. Его янтарные глаза горят.
— Гера, вы не даёте мне спать по ночам, вы преследуете меня! Это потому, что я люблю вас! Да, да, люблю!
Я вырываю руку:
— Опомнитесь, Степан Игнатьевич!
Он бухнулся передо мной на колени:
— Помогите, спасите! Станьте моею! Я ведь без вас погибну, любимая моя Гера! Я вас озолочу, вы будете жить, как королева!
— Что вы, Степан Игнатьевич, немедленно встаньте! — крикнула я в отчаянии.
Он охватил мой стан, уткнулся носом в живот и зарыдал.
Я отпихнула его и схватила свой узел.
Он подхватился и приблизился ко мне.
— Гера, подумайте, к кому вы уходите. Вы знаете, что Ковалевич женат? Что его жена живёт в Чернигове, а он с нею даже не разведён?
Это известие ударило меня как плетью!
— Это неправда! Вы просто наговариваете на Максима!
— Это правда! Он лжец! Он лжёт вам!
Я повернулась к нему спиной, чтобы взять вещи, и вдруг он грубо облапил меня, стал тискать, целовать в шею и щёки.
— Нет, ты будешь моей!