Я покорно, словно под гипнозом, уселась в кресло. Мне казалось, что напротив никого не было. Но вот от стены отделилась тень. Свет лампы в зелёном абажуре мягко обволакивал часть лика хозяина кабинета.
— Извините, Гера Леонидовна, что мы потревожили вас ночью, но, таковы обстоятельства. Кроме того, ночь существует для того, чтобы сказать то, что не сможешь повторить утром. Лучшие мысли приходят ночью.
— Ночью люди снимают маски дня, — произнесла я чуть иронично.
— Ночь наполнена тайной и магией темноты. И эту магию не стоит разрушать, — таков был ответ неизвестного.
— Вы вызвали меня, чтобы похвастаться своим знанием афоризмов?
— Вовсе нет. Просто, чтобы поговорить. Необходимо обсудить многое, важное для нас обоих.
— Серьёзный разговор может быть только на равных. А мы с вами изначально в неравном положении. Вы хозяин этого кабинета, я же лишь пленница.
— Но всё это лишь временно. И не это сейчас главное…, - нетерпеливо сказал хозяин кабинета.
— А что же вы считаете главным? Мне важно получить ответ на мучительный для меня вопрос: почему власть, декларирующая свободу и всестороннее развитие граждан нашей страны, так унизила меня? Отчего меня силой оторвали от моих любимых занятий, подвергли унизительным допросам и заключению?
— О, ну что для вас какие-то там временные трудности, утрата воли и свободы? Это лишь закалка духа! Как сказал Сенека: «Власть над собой — самая высшая власть, порабощенность своими страстями — самое страшное рабство». Вы же владеете собой отменно!
— Вам говорить легко, не сами же вы же страдали!
В ответ был резкий смех.
— Поверьте, страдал! И поболее вашего!
— Вы испытывали физические муки?
— Я страдал душою. А это — самое тяжкое страдание.
— Отчего же были ваши страдания?
— О, причин было много! Не знаю, с чего и начать… Самое страшное — от меня отвернулся отец. Я страдал от предательства друзей, близких…
— Да… Предать ближнего, всё равно, что продать себя…
— Как хорошо, что вы меня так быстро понимаете. А это потому, что сами пострадали именно благодаря предательству…
— Вот как? Кто же так подло меня предал?
— Не вас конкретно, а вашего возлюбленного, художника Максима Ковалевича. А страдаете вы! Ковалевич арестован по доносу. И донос написал его друг…
— Кто? — я даже привстала с кресла.
— О, это не имеет ровно никакого значения. Тем более, что это бывший друг. Стоит ли говорить о низких и жалких душах?
Я вздохнула, перевела дух, успокаиваясь. Потом сказала, вглядываясь в неясную фигуру за столом:
— Наш разговор не будет продуктивным, если вы не назовёте себя.
— Моя фамилия Сублицкий, — быстро сказал хозяин кабинета. — Теперь, когда вы знаете, кто я, приступим?
— Я о вас слышала, — задумчиво произношу я, ворочаясь в кресле. По телу пробежал холодок.
— Это очень хорошо. И я думаю, что нам есть о чём поговорить.
— Я смогу выслушать вас, если вы выполните условие… — резко сказала я.
Но Сублицкий тут же перебил меня:
— Гера Леонидовна, я не думаю, что вы имеете право ставить здесь условия. Но, со своей стороны, я готов пообещать содействовать вам в ваших просьбах, если мы с вами договоримся, как люди разумные и конструктивные.
— А какие гарантии?
— Моё слово.
— Хм…Ну, и что вы хотите?
— Гера Леонидовна, нам хорошо известно, что вы обладаете чудесной способностью. Очень редким даром левитации. Причём, как мы выяснили, это не просто элевация — высокий прыжок, как в танце. Верю, что вы, как балерина, и им владеете в совершенстве. А то, что вы умеете — именно левитация — парение тела, преодоление земного притяжения…
«О других моих способностях он даже не заикнулся, значит не знает», — подумала я и тут же заявила решительно:
— Нет, вы ошибаетесь!
Он даже привстал, блеснула лысина и крючковатый нос, сгорбленная спина.
— Что?!
Я продолжила:
— Я не обладаю даром левитации. Я летаю!
— А разве это не одно и тоже?
Я рассмеялась в ответ:
— Конечно же нет! Вас плохо информировали. Или консультировали. Левитация, это когда человек или предмет парит в пространстве, не касаясь поверхности земли. А я летаю как птица, отталкиваясь от воздуха.
Сублицкий снова встал.
— И сможете это сейчас продемонстрировать?
Я покачала головой.
— Увы, нет. Для этого нужно особое состояние души и… тела… Униженная и обессиленная я летать не могу.
Сублицкий помолчал.