— А почему он не на фронте? — спросил Прокофий Фёдорович.
— Да из-за зрения не взяли на фронт. Плохо видит он у меня.
Последовало ещё несколько вопросов о заработной плате и быте на заготовках.
Сын встал, поблагодарил за еду, кивнув отцу, куда-то вышел.
Невестка укоризненно смотрела на меня, и не понятно было, то ли она чем-то недовольна, то ли хочет что-то посоветовать.
У меня слипались глаза, и я была рада, когда осталась одна в своей комнате. За окном падал лёгкий и тихий снег. Железная печка давала тепло, было уютно и хорошо.
Потушив керосиновую лампу, я легла в постель.
Жильцы ещё долго ходили по дому, хозяин кашлял, стучали и скрипели двери, цокали часы. Всё это слилось и перемешалось — я погрузилась сон. Для меня он был радостным — опять полёт над снежным миром — то, что мне не снилось уже много лет, с тех пор как я жила в неволе в этой комфортабельной тюрьме — «шарашке», где такие — же несвободные учёные — зеки изучали меня, ставили на мне эксперименты, всячески пытаясь разгадать мой феномен. А, на мой взгляд, как раз никакого феномена — то и не было!
…Я проснулась в тревоге, резко сев на скрипучей кровати. За оконной занавеской серело утро, больше похожее на сумерки.
Хозяева были уже на ногах, ходили по дому, звенели ведром во дворе, задавали корм домашней скотине.
Утром хозяйского сына я не увидела — он уехал на работу. Его беременная жена лежала в своей комнате, у неё было недомогание.
Завтракали картошкой с крупной солью, рыбой. Когда пили чай, послышался стук копыт. Кто-то въехал во двор, привязал лошадь к дереву.
Прокофий Фёдорович с Марфой переглянулись.
Тяжело и уверенно стучали чьи-то сапоги, поскрипывая досками порога, звенели шпоры.
В дом вошёл высокий и стройный человек средних лет в милицейской шинели и фуражке (несмотря на морозец) с гладко выбритым лицом и внимательным взглядом стальных глаз.
— Так-с… Всем доброе утро!
Повесил фуражку на крюк, поправил назад волосы, подсел к столу.
— Я на минуту, поэтому раздеваться не буду, — сказал он.
— Вадим Алексеевич, налить тебе? — предложил Прокофий Фёдорович.
— Не, я на службе, — сказал Вадим Алексеевич, строго посмотрев меня. — А вот картошечку в мундирчике возьму.
И он ловко подцепил длинными пальцами картофелину и обмакнул в соль.
Прокофий Фёдорович вытер руки, встал, выдвинул ящик шкафа и положил на стол часы с цепочкой.
— Идут? — жуя, спросил Вадим Алексеевич.
— Обижаешь, начальник, — ответил хозяин, поглаживая бороду.
Вадим вытер руки о полотенце, взял часы и открыл крышечку.
Улыбка на мгновение озарила его приятное, худощавое лицо. Он спрятал часы, перекинувшись словами о холодной погоде с хозяевами, посмотрел на меня пристально и задал вопрос:
— А вы, гражданочка, кто такая будете?
— Я — Васильева Елизавета Петровна, — ответила я робким голосом.
— Та-ак-с! — протянул Вадим Алексеевич и добавил прищурившись. — И каким же ветром вас сюда занесло, Елизавета Петровна?
— Ездила к месту работы мужа и вот теперь возвращаюсь назад, — сказала я уже готовую легенду и назвала город.
— И документик имеется?
Я вздохнула.
— А вот с документиком беда. Потеряла я его.
— Да что вы… И где? Заявление подавали? — тихо спросил Вадим.
— Ещё нет, только собираюсь.
Вадим Алексеевич поправил волосы, глянул ещё раз на часы:
— Так-с! — он решительно поднялся. — Ладно, надо идти, время не ждёт… А вы, гражданка Васильева, одевайтесь.
— Но куда и почему?
— Выясним вашу личность. Время, понимаете, сейчас такое…
Прокофий Фёдорович и Марфа напряжённо следили за нами.
Я решила не накалять остановку, в общем-то, была уже готова ко всякому повороту событий, поэтому поднялась и пошла в свою комнату.
Вслед мне полетело предупреждение человека в погонах:
— Да не вздумайте бежать, через окно, или как там… Наган при мне… Я — «ворошиловский стрелок», мигом пулю схлопочите…
Мы вышли вместе со двора. Он — в шинели под ремнём, в краснозвёздной фуражке, вёл оседланную лошадь на поводу, и я — покорная, словно раба, знающая, что меня ожидает, плелась рядом.
Шли мы молча. Ветер дул ледяной, морозил щёки, нёс редкие снежинки.
Мы шагали по замёрзшей улице, поскрипывая снегом, мимо заборов и дворов, согнувшихся под шапкой снега деревьев.
Очень холодное солнце светило сквозь облака бледным светом.