***
Уже зажглась утренняя заря, когда я вышла из дома, плавно поднялась над весенней землёй в пустынное небо. Посмотрела с высоты на опрокинутый земной мир, словно отражавшийся в волшебном зеркале. У порога стоял Вадим, и жёлтый фонарь освещал часть его фигуры и какое-то восторженно — удивлённое, полное надежды лицо.
Сделав пробный круг над домом, я полетела на восток, к темнеющей громаде леса. Убежал вдаль наш хутор, слева проплыло подо мною место упокоения — кладбище, а справа — тёмно-серебристое полотно реки.
Бывает так, что зима долго держится, но буквально за два дня сдают свои позиции и уходят прочь морозы, и дыхание весны начинает явственно ощущаться. Вернулись чибисы, дрозды, скворцы и жаворонки, пронзительно поёт синица и малиновка.
Утро восходит торжественно, словно королева на трон, под звуки горниста.
Сначала в лицо бьёт холодный вечер, но вот небо становится яростно голубым, и ветер теплеет под лаской солнца, гонит мелкие облачка, среди которых ярко-розовое, тёплое, вселяющее надежду.
Начало городка Изумрудные Росы я узнала по хорошо знакомой белой колокольне. Далее потянулись дома и сады. Они находились в зыбком сером тумане. Солнце гасло в тумане, словно в пепле. Я старалась лететь не слишком высоко, чтобы видеть дорогу.
А вот и городские кварталы. Сквозь серо-молочную пелену было едва видно, как в клубах тумана проскользнул маленький, словно игрушечный, малиновый трамвай, двигались миниатюрные машины, прохожие, спешащие по делам. К счастью, лететь было уже недалеко.
Я ещё раз сверилась с планом Вадима, снизилась, прошла на бреющем полёте над парком и разглядела памятник пионерам — застывшая громада вырезанных из камня фигур рядом с бассейном. Я осторожно стала снижаться к дереву, росшему недалеко, как бы сливаясь с ним, чтобы меня не заметила прогуливающаяся по дорожке женщина с коляской. Но она больше занималась ребёнком.
Сразу после долгого полёта, когда нарушается вестибулярный аппарат, освоиться на земле не просто. Я походила по цветочным клумбам, среди кустов, размялась, вышла на аллейку, пересекла улицу, а дальше шла, переступая через покрытые рябью лужи, поглядывая на номера домов.
Когда я вышла на улицу Герцена, вымощенную брусчаткой, стрелы солнечных лучей окончательно разогнали туман, и вместе с солнцем в городе воцарилось юное сладостное дыхание весны, сопровождавшееся неугомонным птичьим щебетом.
Я остановилась у красных облупленных дверей, где табличка гласила «Доктор Логачёв — три раза». Я просигналила, подморгнув вынырнувшему откуда-то из подворотни грязноватому мальчишке в большой, явно не по размеру кепке, который почему-то уставился на меня, хрустя яблоком.
На звонок вышел худой человек в очках, вытиравший руки полотенцем. Это и был доктор Логачёв. Я отдала ему записку Острожского.
Через пятнадцать минут мы уже шагали к аптеке, которую доктор открыл своим ключом, а спустя ещё пятнадцать минут я вышла из дверей с пакетом лекарств в руке. Доктор сопровождал меня последними наставлениями.
Нужно было уйти из этого людного места. Прошагав какое-то время в толпе прохожих, я заметила вход во двор — колодец и приоткрытые железные ворота.
Тут я и увидела её — старушка еле двигалась в тени, опираясь на палочку.
— Деточка, доченька, помоги, милая, мне до подъезда дойти, — простонала она при виде меня.
Я взяла её под руку и повела к воротам:
— Давайте, бабушка, только быстрее…
— Ой, деточка, не могу я быстрее…
Действительно, мы, войдя в глухой двор, ползли по нему с черепашьей скоростью.
Но вот и подъезд.
— Проходи вперёд, детка, включи мне свет, а то до квартиры я не дойду, — промямлила женщина, пропуская меня вперёд. — Там слева выключатель нашарь…
В подъезде пахло мышами и чем-то прелым.
Мои руки шарили по стене и тут же были скованы неумолимой, тесной верёвочной петлёй.
Не успела я опомнится, как и ноги мои оказались связаны, и, инстинктивно сделав шаг, я упала. Пробовала встать, но чья-то мощная сила прижала меня к полу и несколько наглых и лохматых рож нависли надо мной.