Я вопросительно взглянула на него, но он лишь кивнул. Я набрала код, и дверь со свистом отворилась.
— Но как ты запомнил код?
— Моя помощница уже девять лет со мной, — улыбнулся Озрен. — Библиотекарь замечательный, но на цифры памяти нет. Единственное число, которое помнит, это день рождения Тито. Поэтому всегда его и использует.
Мы вошли в комнату. Здесь было темно, света хватало ровно на то, чтобы работала камера слежения. Объективы смотрели сверху, регистрируя каждое наше движение. Чтобы не включать свет, Озрен захватил с собой фонарик. Обвязал его красной салфеткой, чтобы было не так ярко. Луч плясал по стенам, пока Озрен доставал из кармана цифровой ключ, открывающий витрину.
Повернул ключ, откинул стеклянную крышку. Подделка Вернера была открыта на иллюстрации испанского седера: богатое семейство и таинственная мавританка в еврейском платье. На этой странице оригинала я обнаружила белый волосок. Озрен закрыл копию Вернера, вынул из витрины и положил на пол.
Как и шесть лет назад, я подала ему Сараевскую Аггаду.
Он взял ее обеими руками, на мгновение прижал ко лбу.
— С возвращением, — сказал он.
Осторожно уложил книгу на подставку и развернул на странице с иллюстрацией седера.
Я непроизвольно затаила дыхание. Озрен хотел закрыть витрину.
— Погоди, — сказала я. — Дай мне немного посмотреть на нее.
Секунду смотрела на книгу, прежде чем отпустить ее навсегда.
Только потом сообразила, почему в этом слабом свете увидела то, чего не разглядела раньше, — свет фонарика был красным. На подоле платья африканки я увидела едва заметные знаки. Художник использовал тон, чуть более темный, чем шафран наряда. Линии шрифта были невероятно тонкими. Их провела кисточка, сделанная из одного волоса. Когда я смотрела на это изображение при дневном свете или в холодном свечении флюоресцентных ламп, линии казались тенью, с помощью которой художник изобразил складки одежды.
Но в более теплом, приглушенном свете фонарика Озрена я заметила, что тонкие линии были шрифтом. Арабским шрифтом.
— Быстро! Быстро, Озрен, дай мне увеличительное стекло.
— Что? Ты с ума сошла! У нас для этого нет времени. Что за…
Я стянула с него очки. Наставила левую линзу на тонкую надпись и прищурилась. Прочитала вслух:
— «Эти картинки, — выговорила я дрожащим голосом и оперлась рукой на витрину, чтобы не подкосились ноги, — нарисованы для Бенджамина бен Нетаниела ха-Леви». И здесь есть имя. Озрен, есть имя! Зана… нет, не Зана, Захра — «Захра Ибрагим аль-Тарик, известная в Севилье как Аль-Мора». Аль-Мора означает «мавританка». Озрен, должно быть, это она — женщина в желтом платье. Вот кто художник.
Озрен выхватил у меня очки и вгляделся в шрифт, пока я светила фонариком. Африканская мусульманка. Женщина. Загадочный иллюстратор Сараевской Аггады. И мы пять сотен лет смотрели на ее автопортрет.
Я была так потрясена открытием, что забыла о том, что мы выступаем в роли грабителей. Об этом мне напомнил звук видеокамеры, автоматически оглядывающей комнату. Озрен опустил крышку витрины, щелкнул замок.
— Что теперь? — спросила я, указывая на видеокамеру.
Озрен дал знак следовать за ним. Из шкафчика в своем кабинете он взял видеопленку и липучую этикетку, помеченную нужным числом. Попросту наклеил ее поверх той, что прикрепили сюда неделю назад.
— Уходим, пока сюда не пришла охрана.
По дороге назад мы остановились возле стола дежурного. Озрен написал в журнале, что в половину пятого утра дежурство закончено без инцидентов. Нажал на кнопку видеомонитора.
Быстро вытянул инкриминирующую пленку из пластикового контейнера.
— Выброси ее по дороге домой, где-нибудь на помойке. Сейчас нужно привести датчики в исходное положение и дождаться утренней смены. Встретимся на улице. Но сначала нужно избавиться от фальшивой Аггады.
Мы спохватились. Фальшивка, инкриминирующая нас великолепная фальшивка, до сих пор лежит там, где мы ее оставили. На полу галереи.
— Без десяти минут пять. Если кто-нибудь из утренней смены придет раньше, нам крышка.
Следующие пять минут стали тем куском моей жизни, который я хотела бы стереть из памяти. Сердце рвалось из груди. Боялась, что умру от инфаркта. Я помчалась в кабинет Озрена, дрожащими руками открыла шкаф, схватила запасную пленку, стала рыться в столе его помощницы, искать еще одну липучку. Никак не могла ее отыскать.
— Черт! Черт! — Невозможно было поверить, что нас застигнут на месте преступления из-за паршивой этикетки.