Одна из них была дочерью городского советника, другой — сыном вдовца фармацевта. Мать Лолы на них стирала. Отец другой девушки служил бухгалтером в министерстве финансов. Там работал швейцаром отец Лолы. Но Мордехай со всеми был на равной ноге, так что постепенно она набралась храбрости и задала вопрос.
— Мордехай, — спросила она робко, — разве ты не рад быть дома, на родине, говорить на своем языке и не заниматься такой тяжелой работой?
Мордехай повернулся к ней с улыбкой.
— Это не мой дом, — сказал он тихо. — И не твой. Настоящий дом евреев — это Эрец-Израэль, а здесь я для того, чтобы рассказать всем вам о жизни, которой вы можете жить, подготовить вас и привезти — строить нашу еврейскую страну. — Он раскинул руки, будто готовясь принять в объятья ее и всех остальных. — Если хочешь, мечта становится явью.
Он помолчал, видимо желая, чтобы все вникли в смысл его слов.
— Один великий человек сказал это, и я ему верю. Ну а ты, Лола, сделаешь ли явью свои мечты?
Она покраснела, поскольку не привыкла к вниманию. Мордехай улыбнулся и обратился ко всей группе:
— Подумайте об этом. Чего вы хотите? Вырывать, наподобие голубей, друг у друга крошки или сделаться соколами пустыни, ковать свою судьбу?
Исаак, сын фармацевта, был слабым, книжным мальчиком в очках с толстыми стеклами. Мать Лолы часто говорила, что фармацевт, несмотря на всю свою ученость, не знает самого простого: как правильно кормить подрастающего ребенка. Но из всех молодых людей в зале один Исаак нетерпеливо ерзал во время пламенной речи Мордехая. Мордехай обратил на это внимание и повернулся к нему:
— В чем дело, Исаак? Хочешь, чтобы мы выслушали твое мнение?
Исаак поправил на носу металлическую оправу очков.
— Возможно, то, что ты говоришь, справедливо для евреев в Германии. Мы слышим оттуда тревожные вести. Здесь нет ничего подобного. Антисемитизма в Сараево никогда не было. Посмотрите, где находится синагога: между мечетью и православной церковью. Прошу прощения, но Палестина — дом арабов, а не наша родина. Уж точно не моя. Мы европейцы. Зачем отворачиваться от страны, давшей нам благосостояние и образование? Зачем становиться крестьянами и жить среди людей, которые нас не хотят?
— Значит, предпочитаешь быть голубем? — Мордехай сказал эти слова с улыбкой, но пренебрежение звучало отчетливо, даже Лола заметила.
Исаак снова поправил очки и почесал в голове.
— Может, и так. По крайней мере, голуби никому не приносят вреда. А вот соколы живут, охотясь на других животных, обитающих в пустыне.
Лола слушала спор этих двоих, пока у нее не заболела голова. Она не знала, кто из них прав.
Сейчас она ворочалась на тонком матрасе и пыталась успокоить взбудораженные мысли. Надо уснуть, иначе она не сделает днем свое задание и отец захочет узнать почему.
Лола работала с матерью в прачечной. Она ходила по городским улицам с тяжелыми корзинами, разносила накрахмаленное белье и забирала грязную одежду. Теплый влажный пар вгонял ее в дрему, и это в то время, когда она должна была следить за котлом. Мать находила ее пристроившейся в уголке, когда вода остывала и на поверхности тазов образовывалась грязная пена.
Луджо, ее отец, не был суровым человеком, он был строгим и практичным. Сначала он разрешил ей ходить на собрания «Хашомер хазаир» («Юной гвардии» в переводе с иврита), после того как она заканчивала работать. Его друг Моса, сторож в еврейской общине, хорошо высказывался об этой группе, говорил, что это — безобидная и здоровая молодежная организация, вроде скаутов. Но однажды Лола уснула, и огонь под котлом погас. Мать ее выбранила, и отец спросил почему. Когда услышал, что накануне были танцы, хора, которую танцевали вместе мальчики и девочки, он запретил ей посещать собрания.
— Тебе только пятнадцать, дочка. Когда станешь постарше, найдем тебе хорошего жениха, и вы вместе будете ходить танцевать.
Лола умоляла, говорила, что во время танцев будет сидеть.
— Там я могу что-то узнать, — сказала она.
— И что именно?! — с презрением воскликнул Луджо. — Может, эти знания помогут тебе заработать хлеб для семьи? Нет? Вот и я так думаю. Там проповедуют дикие идеи. Коммунистические идеи, насколько я слышал. Это учение запрещено в нашей стране, зачем тебе нарываться на неприятности? Да еще и мертвый язык, на котором никто не говорит, кроме горсточки стариков в синагоге. В самом деле, не знаю, о чем думает Моса. Я хочу, чтобы ты сохранила свою честь, даже если другие забыли о таких вещах. Против походов по воскресеньям я не возражаю, если только мать не даст тебе какое-нибудь задание. Но с сегодняшнего дня все вечера ты будешь проводить дома.