– Сейчас, – продолжал рав Гусман, – мы все пройдем в комнату, где хранится скрижаль. Все вы сможете посмотреть надпись, увидеть своими глазами... Я видел, и я потрясен. Если это Его воля, то выражена она предельно ясно. Надпись сообщает о приходе Машиаха и называет дату. День, который только что завершился. И имя – Элиягу Кремер, сын Давида. Машиах пришел.
Он ожидал криков, он знал наверняка, что большинство раввинов изо всех сил и аргументов будет сопротивляться этому сообщению, усматривая в нем все, что угодно – амбиции, корысть, но только не желание повиноваться воле Всевышнего. Единственное, чего он сейчас хотел – отойти в сторону.
В зале стояла тишина, никто из присутствоваших не решался нарушить молчание ночного Иерусалима.
Рав Гусман сошел с кафедры.
– Идемте, – сказал он, вздохнув. Ему послышалось, что кто-то всхлипнул. Послышалось не только ему. Все головы повернулись к заднему ряду – там сидел, опустив голову, рав Штейнзальц, восьмидесятилетний старик, сухонький как щепка. Его привезли ученики, усадили и удалились ждать в коридор.
– Я дожил, – бормотал сквозь слезы рав Штейнзальц, – я дожил, с Твоей помощью. Прости меня, что я дожил, а она – нет...
Он так и остался в зале один. Когда все вернулись, рав спал, и его не стали тревожить.
Общее мнение выразил рав Гусман.
– Нужно придти к решению внутри себя, – сказал он. – Не будем суетиться. Вернемся в этот зал после утренней молитвы. Если Машиах пришел, он даст знать о себе. Если нет...
Но все уже понимали – настало Время.
x x x
Дина встала рано, ее ждала тяжелая уборка в банке, и нужно было явиться к семи. Это было рядом, но ведь и мужа без завтрака не оставишь, и Хаима нужно к садику подготовить...
Людей перед входом в дом она увидела не сразу – торопилась, да и думала о своем. Лишь услышав тихое пение, вернулась в реальность из мира грустных мыслей.
Ешиботников было человек тридцать, пели они тихо, слов Дина не разобрала, но обращались они к ней – уж в этом-то не было сомнений.
Язык она знала гораздо хуже своего Ильи – для чего высокий иврит при мытье полов? – и разобрала только несколько слов из длинной речи, с которой к ней обратился стоявший ближе всех ешиботник – молодой, плечистый, с иссиня-черной бородой и глазами фанатика.
– Вам мужа? – спросила она.
– Машиах, сын Давида, – сказал ешиботник.
Надо отдать должное Дине. Она вспомнила все, что говорил Илья позавчерашним вечером, вспомнила его вчерашнюю задумчивость, сложила два и два, получила совершенно неправильный ответ, но сделала единственное, что и должна была: вернулась домой, растолкала спавшего Илью и заставила его посмотреть в окно.
– Если твои друзья не утихомирятся, – сказала она, – соседи пожалуются хозяину, и он потребует компенсацию, ты же знаешь этого склочника.
Сделав предупреждение, Дина отправилась на работу и только по этой причине была последней, кто узнал о том, как разворачивались события.
А Илья Давидович испугался. Первой мыслью было – сбежать, и пусть И.Д.К. сам расхлебывает кашу. Вторая мысль была более разумной: взялся за гуж – не говори, что не дюж. Трудно ответить на естественный вопрос: почему пришедшая мысль была из украинского, а не еврейского национального достояния; в конце концов, Илья Давидович последние годы изучал Танах и Талмуд, а вовсе не сочинения Леси Украинки. Повидимому, состояние стресса вызывает ассоциации, привычные с детства, сознание как бы проваливается в прошлое. Только этим и можно объяснить факт, известный всем и описанный в учебниках: Мессия вышел из дома в шлепанцах на босу ногу, в широком халате с украинским орнаментом и черной шляпе, которая превратила его экстерьер в шутовской маскарад.
Все, что произошло вслед за появлением Ильи Давидовича на пороге дома, описано десятками свидетелей, никаких разночтений до сих пор не возникло, и у меня тоже нет документов, позволяющих заново интерпретировать сказанное или сделанное Мессией в то утро.
Один вопрос, однако, так и остался не разрешенным многочисленными трактователями Явления.
Почему Элиягу, сын Давида, охотно приняв почести как Мессия, наотрез отказался немедленно отправиться в Большую синагогу, а выговорил себе три часа времени, проведенные им дома, без свидетелей, до прихода с работы его жены Дины?
Считается, что Мессия, внезапно узнав о своем истинном предназначении, естественно, захотел привести в порядок мысли и душу. Он заперся в спальне и закрыл шторы. Было душно, страшно и хотелось отыграть все назад, когда он спокойно сидел в ешиве и читал, вникая, книгу пророка Иеремии. Угораздило же его отправиться в трапезную за чашкой кофе именно тогда, когда из кабинета рава Дари вышел И.Д.К...
Илья Давидович сел на кровать и прислушался к своим ощущениям. За окном раздавались голоса, ясно доносилось "Машиах! Машиах!", а внутри своего "я" Илья Давидович обнаружил только желание служить.
Условный стук в дверь спальни вывел Илью Давидовича из состояния, близкого к ступору. Он впустил И.Д.К. и снова заперся на ключ.
– Как вы... – начал было Илья Давидович, его интересовало, как, собственно, И.Д.К. оказался в холле, который был заперт не менее надежно, чем спальня.
– Все скажу! – И.Д.К. поднял руки. – Но сначала выслушайте инструкции. Сейчас проходит совещание раввинов, которые вырабатывают единую линию. Кнессет объявил о чрезвычайном вечернем заседании. Ради Бога, возьмите себя в руки. Вот вам бумага...
И.Д.К. достал из кармана джинсовой куртки длинную полоску, и Илья Давидович только тогда обратил внимание на внешний вид своего партнера. Куртка его и штаны были запачканы чем-то рыжим, похожим на глину, успевшую подсохнуть, на туфлях налип такой слой грязи (да и на чистом полу остались следы и коричневые комки), будто И.Д.К. бродил по болоту.
– Прочтите, – нетерпеливо сказал И.Д.К. На листке был некий текст, вроде бы на иврите, слов тридцать, с огласовками, прочесть было нетрудно, но смысла Илья Давидович не уловил. Если это и было цитатой из Торы, то явно уже обработанной на компьютере по программе И.Д.К.
Шевеля губами, чтобы не сбиться, Илья Давидович прочитал вслух текст, стараясь сосредоточиться настолько, чтобы не слышать нараставшего за окном шума.
Ничего не произошло. Он хотел было прочитать еще раз, но И.Д.К. отобрал у него листок и, спрятав в карман куртки, поднялся.
– Как? – Илья Давидович тоже вскочил. – Вы уходите? А как же я? Что я... И что было с вами?..
– Жалко, – сказал И.Д.К. – Жалко, что я не гожусь на роль Мессии. Отчество не то.
Илья Давидович не понял, было ли это сказано серьезно. Он боялся. Боялся толпы на улице, себя, не ведающего, что уже сотворил, Дины, которая устроит скандал из-за грязи на полу, но больше всего он боялся, что И.Д.К. уйдет, ничего больше не сказав.
– Я...боюсь, – прошептал он, хотя боялся и этой своей слабости – признаваться в собственном страхе.
И.Д.К. смотрел в окно. Молчал.
– Я тоже боюсь, – сказал он наконец. – Вы думаете, я герой еврейского народа? Но только... Обратно уже ничего не вернешь. Если меняешься – то навсегда. Подождите минут пять – я еще не понимаю, как это действует, но знаю, что быстро. Просто посидите и лучше всего помолчите... В конце-то концов, не я вас вычислил, а вы меня, верно?
– Верно, – сказал Илья Давидович, чувствуя, как почему-то кровь приливает к вискам, гулко стучит в совсем пустой голове, и перед глазами появляется сероватый занавес, и комната становится ирреальной декорацией.
– Ну вот, теперь я могу идти, – удовлетворенно сказал И.Д.К., увидев, как Илья Давидович побелел и опустился на кровать.
– Не... – начал Илья Давидович, но понял, что вопрос его будет обращен в пустоту – И.Д.К. ушел. Хлопнула входная дверь. Сейчас он выйдет на улицу, – подумал Илья Давидович, – к этим хабадникам, и они уж у него спросят...