Хмуро смотрел Дубенской, как закидывали землей могилу. Бросив сам первый ком земли, который, глухо ударившись о крышку домовины, рассыпался прахом, воевода отошел в сторону. Следом за ним подходили по чину и ряду атаманы, пятидесятники, десятники, рядовые казаки. Каждый из них кидал горсть земли и шептал поминальные слова.
А на другой день опять стучали топоры. И на третий день, и на четвертый тоже. Исхудалые, почерневшие от ветра и солнца, оборванные., рубили казаки государев острог, самый украйный от всех крепостиц, городов и острогов сибирских, ладили себе избенки, по избенке на десяток, и другую поделку делали. Поставили избенку своего десятка и Федька с Афонькой. Оглядел Роман Яковлев ту избенку, потрогал нары, колки в стены вбитые для пищалей и саблей и сказал ласковое слово: хорошо, мол, постарались добры молодцы, ладная избенка получилась, не раз перезимуем в ней — и очаг для тепла есть, и оконца рыбьим пузырем затянуты.
Торопил всех воевода, крепко торопил: и месяца августа шестого дня на благолепное Преображение уже стоял на Красном Яру изрядно сделанный острог.
За новыми делами и трудами прошли месяц август и сентябрь. Казаки разные государевы службы правили и начали под государеву высокую руку землицы и улусы приводить на реке на Каче и тамошних иноземных мужиков объясачивать.
Уже к середине октябрь подходил, как приспел черед Федьке и Афоньке на посыльную службу к воеводе в приказную избу идти.
Добра и ладна приказная изба, на подклетки ставлена, с высоким крыльцом крытым. Рублена из сосновых лесин здоровых. А еще ни разу ни Федька, ни Афонька не были в ней — не довелось.
Когда подошли к приказной избе, то велел десятник Роман Яковлев у крыльца ожидать, а сам пошел в избу — воеводский указ сведать: где казакам посыльным быть и какую службу им править надобно будет.
Через малое время десятник Роман Яковлев вышел из приказной избы.
— Велено всем, кто наряжен на службу посыльную, не отходить ни по какому делу и быть в приказной избе безотлучно.
Казаки поднялись на высокое шатровое крыльцо и пошли в избу. Сели по лавкам в передней горнице. А в другой — проем дверной еще не забран был, видят — стол стоит. И сидит подьячий за столом. Супротив него на стульце-складене, на мягкой шкуре, сидит воевода Дубенской. Оперся о колено одной рукой, другой бородку курчавую оглаживает. А подьячий разложил припас письменный: столбцы чистые, перья гусиные белые, чернильницу оловянную с крышкою, что всегда у пояса носил, песочницу с песком, холстинку чистую — перо отирать, ножик в чехольчике — перо чинить; красив тот ножик у подьячего — ручка из рыбьего зуба[31] вся резьбой изукрашена.
Глядит подьячий на воеводу, выжидает, что повелит ему писать.
— Пиши, — говорит воевода. — Государя-царя и великого князя Михаила Федоровича всея Русии воеводам разрядным на Тоболеске Алексею Никитичу, Ивану Васильевичу Ондрей Дубенской челом бьет.
Заскрипело перо, забегало по бумаге, оставляя затейливый след черный на поле белом.
— Пиши дале, что-де божьей милостью и его государевым счастьем мы по его государеву повелению острог новый на Красном Яру в Качинской землице поставили и начали приводить под его высокую государеву руку качинских и аринских татаровей. А поставили острог спешным делом и всякими крепостьми укрепили до замороза.
Долго еще говорил Дубенской, что отписывать воеводам Тобольского разряда, князьям Трубецкому да Волынскому.
А когда отписка была готова и список[32] с нее подьячий снял, кликнул Дубенской нарочных, велел поутру снаряжаться, везти без промедления отписку на Енисейск, за его печатью.
32
Отпиской называли письменное извещение, посылавшееся кому-либо. С каждой отписки снималась копия — «список».