Стенька молчит: чо там, воля ваша — гоните.
Тут воевода вдруг и скажи Стеньке:
— Садись, Стенька, на землю. Хватит тебе в гулящих ходить.
— На землю? — вскинул глаза Стенька и опять замолчал. Он-то знал, что такое земля. Из-за нее бежал за Камень[33], подпалив боярскую ригу, когда свезли у Стеньки со двора последние снопы за недоимку. За четверть десятины тощих песков дрожал и бедовал в кабале мужик.
А тут земли — пахать не перепахать. Да кто ее даст, землю-то? Ему — гулящему?
— Ну что окоченел? Или язык проглотил? — сердито посмотрел на Стеньку Никита Карамышев. — Отвечай, любо тебе ай нет в пашенные идти?
Стенька молчал. Он за эти годы, как скитался по местам разным, и думы-то не держал, что сможет землю иметь. Свою землю — не боярскую, не господскую, на которой хребет ломал.
— Ты, Стенька, дурень, — с трудом выдвигаясь грузным телом из-за стола, сказал атаман Злобин.
Он подошел к Стеньке.
— Ну чо ты за человек есть? Ну чо? Шатуга, перекати-поле. Ни себе, ни людям. Ты только посмотри, сколь земли-то! Знай паши, засевай. Ждет она, земля-то! Тебя ждет. Ить как она урожает тут. Хлебушко урожает, — грубый голос атамана помягчел. — Хлебушко. Эх, Стенька, непутевый ты человек! Казакам хлебушко нужен и иным прочим: посадским, татарам мирным — всем. Без хлебушка знаешь как худо. Вон, как только острог мы поставили, все припасы сошли у нас. Голодно. И вот по такому делу убили атамана Ивана Кольцова. Ходил он в Енисейский за хлебными запасами и не привез почитай ничего. Казаки голодные озлобились и посадили его в воду. А ты! — вдруг озлился Дементий Злобин. — Ни за саблю, ни за орало. Да креста на тебе нет опосля этого.
Он в сердцах плюнул, но тут же покосился на воеводу — экое ведь невежество допустил, и отошел от Стеньки.
— Так, так, — согласно кивали и десятник Роман Яковлев, и Афонька, и другой казак.
— Эй, Стенька, думай, — властно и решительно произнес Карамышев. — Сгоню тя с острога!
И тут Стенька заговорил, хрипло и глухо, толчками, ровно кто его в шею шпынял.
— Согнать-то чо… Может, я и сам уйду… Гулящий… А на землю… Чо на землю… Я… всегда… землю… Я из-за земли-то и за Камень утек, — вдруг зло молвил Стенька, высоко подняв голову. — От петли убег.
— Что было — быльем поросло, — пристально и спокойно глядя на Стеньку, сказал воевода. — Ты вот теперь подымись. И не думай, не сгоним с земли. Сколь возьмешь, столь и дадим, опричь государевой десятины.
— Она-то, земля, государева, да наша — не боярская. Мы за нее бились и кровушку лили, — прогудел из угла Дементий Злобин.
— Так, — серьезно кивнул воевода и глянул на Стеньку.
— Земли у меня на заимке возьмешь, за Енисеем. Добрая там земля, за Енисеем-то, — продолжал Злобин.
Стенька вдруг заулыбался. Он вскинул голову и широко открытыми глазами обвел всех. И все тут вдруг приметили, какие у Стеньки глаза — большие и синие, красивые, ровно у девки.
— Ну так что, Стенька, надумал на землю садиться? — спросил Карамышев, тоже улыбаясь.
Но Стенька опять нахмурился и сгас.
— Коня у меня нет. Сохи тоже. Семян… Ничего нет, — прошептал он.
— Дадим, — сказал Карамышев. — Мужики пашенные, кто посильнее, дадут, пока своего не заведешь.
— В кабалу идти?! — Стенька снова вжался в косяк. — Я от кабалы утек и опять в нее, постылую!?
— Дадут без кабалы. Пойдешь в издольщики к кому — дадут.
И Стенька — гулящий человек согласился.
Когда вышли из приказной избы, Стеньку нагнал Афонька.
— Ну вот и ладно, — сказал он, дружески хлопая Стеньку по широкому плечу. — Только смотри, Стенька, место там за Енисеем одинокое, наших там, почитай, никого нет, а иной раз киргизы набегают.
— Не. Мне ничто! Слажу с ними. Не спужаюсь.
— Я тебе рушницу дам.
— И то ладно.
На другой день, пока держал еще лед, перебрался Стенька на правый берег Енисея, и непоодаль от Злобинской заимки отвели ему земли. Отвели — не меряли. Добрую елань насмотрел Стенька. Окружал ту елань подлесок густой, за которым могучей стеной тайга шумела, а дале горы подымались.
Осмотрел Стенька свое место. Угожее. И хоть снег еще лежал, а видно: корчевать и выжигать мало чего будет. Вот только камни какие-то из-под снегу торчат, да сосна-сушина высится. А так только кустики кое-где да елочки малые.
Работы Стенька не боялся.
Дали ему лошадь, соху, жита с ячменем на посев. Построил Стенька себе балаган на опушке, чтоб не бегать до заимки взад-вперед, и стал вырубать на елани там куст, здесь елочки. Сваливал все в кучи. «Как снег сойдет, враз спалю все — и за пашню».
33
Камнем называли тогда Уральские горы. Бежать из России «за Камень» — значит, бежать за Урал, в Сибирь.