«Куда сейчас? — тревожно думал Афонька. — И пошто коней седлать не велят? Видать, на обламы становиться придется. Коней-то в остроге мало осталось, не выйти нам встречь киргизам в поле».
От воеводского двора спешил обратно атаман Дементий Злобин. Он мотнул головой в сторону острожных стен, и казаки, растянувшись цепочкой, распихивая встречных и поперечных, ринулись к обламам, которые выступали вдоль острожных стен.
Взобравшись на помост по приставной лестнице, Афонька занял свое место по росписи, кому где быть при ратном и каком другом опасном деле. Он глянул через стрельницу верхнего боя, продолбленную теслом (сам долбил, когда острог ставили) в толстом сосновом бревне. Дым столбами вздымался в сини августовского дня. Легкий ветер нанес запах гари. Афоньку дивила всегда быстрота, с которой действовали киргизы. Вот и сейчас. Пока бежал к острогу, ничего, почитай, не было. А теперь… Все новые и новые дымы поднимались на тех местах, где недавно Афонька шел и видел добрые нивы и высокие стога сена.
Сзади пробежал, тяжело топая, пятидесятник.
— Пищали готовьте к бою!
Привычным движением Афонька сыпал в ствол порох, забивал пулю и пыж. Вытащил кремень и огниво, высек искру на трут, раздул его. А сам все время поглядывал в стрельницу.
Афонькино место было неподалеку от главной проезжей башни. Он слышал скрип петель, это воротные запирали острог. Тяжелые полотнища ворот из толстых плах, окованных железными полосами и скобами, медленно закрывались. Мост через ров был уже снят. Впереди, за валом и надолбами, было пусто. Киргизы еще не показывались. А острог уже изготовился отбиваться.
Подошел пятидесятник Иван Андреев. Он уже успокоился, — только глаза блестели.
— Где леший носил-то? — обратился он к Афоньке. — Пошто без отпросу ушел невесть куда?
— Да ить я… — начал было Афонька.
— Смотри вдругоредь! — не дослушав, пригрозил пятидесятник и продолжал: — Гляди-ко, вышел на облам безо всего, одеться не доспел. Аника-воин! Отправлю тебя на съезжую, вот уже узнаешь тогда.
Афонька и впрямь был без всей ратной сбруи. Второпях он не надел на себя куяк, старый с погнутыми металлическими бляхами, но еще крепкий, прихватил только наручи железные — и был лишь в одном старом бумажнике — толстом стеганом кафтане, И голову его покрывал не шишак, а старая шапка.
Когда Иван Андреев отошел, Афонька спросил у Федьки:
— Ну, чо тут?
— А чо? — ответил Федька. — Ну сперва прибегли верхами дозорные. Сказывали, что киргизы на нас вышли. Да с ними же стакнулись наши ясачные: аринцы да тубинцы. Еще сказывали, что побили наших пашенных по заимкам и служилых по летовьям, а которых в полон побрали, в ясыри — что девок, что мужиков. Да еще скот, который в поле был, угнали. Вестимо, и коней тоже. Мало ратных коней в остроге осталось.
— А сколь их, киргизов?
— С тыщу, бают, а то и боле.
— С тыщу?!
— Ага. Которые верхами пришли, а иные на лодках приплавились.
— А нас, наших сколько?
— Чо, не знаешь будто, — буркнул Федька. — Наша сотня здесь, да еще других человек с двадцать, с тридцать. Иные же все, кто за хлебными запасами в Енисейский пошел, кто где по острожкам на службах разных. Да еще подгородных татар, которые нам верные, со сто.
— Да, — почесал в затылке Афонька.
— Отобьёмся. Не достанут они нас. Впервой, чо ли?
— Пожгли все, окаянные, — Афонька ткнул в стрельницу рукой на черные дымы, которые темными столбами колыхались на ветру. — И скот угнали, и коней.
— Это уж да, — печально согласился Федька, — победуем, как четыре лета назад.
— А тогда их Дементий Злобин крепко побил, как в угон-то пошел, — оживился Афонька. — Помнишь?
— Еще не помнить! Мне с того разу отметина осталась. — И он дотронулся до шрама, пересекавшего наискось лоб от правого виска до левой брови. Это был след от киргизской сабли.
Тем временем вдали возник, все нарастая, шум и пронзительный вой.
— Идут, идут! Киргизы идут! — раздались голоса.
С полунощной и заходной сторон на ровное место, окружавшее острог, выкатилась темная лавина конных и пеших киргизов. Они быстро накатывались на острог широким полумесяцем.
На острожных стенах все пришло в движение. Казаки удобнее устраивались у стрельниц, прилаживались к пищалям. Пушкари припали к пушкам, подувая на дымящиеся фитили.