«Ишь ты! Не знай, как и заснул», — подумал Федька, вскакивая на ноги. Руки и ноги у него болели еще больше, чем вчера, от бревен клятых. Оголил Федька плечо — так полоса от веревки и отпечаталась, не сходит. Натерла веревка плечо, хоть и подкладывал под нее Федька тряпье разное.
И опять засновали по речной гальке прибрежной казаки. Опять, ровно дятлы, топоры застучали. И опять пот солеными ручьями покатился, слепя глаза.
Усердно работали казаки. Но нет-нет, а распрямится иной казак, утрет наскоро пот рукавом и тревожно глянет по сторонам: не движется ли опасность какая? Воровское, разбойное дело — это в один миг учинить можно. Осмотрится казак, кинет взгляд на пищаль — тут, поблизости лежит на чистой тряпице. И сабля с опояской рядом в ножнах. И опять за топор или тесло, или веревку — бревно с воды волочь.
Разбой учинился вдруг.
Упершись в каменье мокрое, которое упору совсем мало давало — все под ногами расползалось, тужась, Федька тащил из воды бревно, уж которое — и счет потерял. «Сам управлюсь», — зло думал он, раз за разом дергая веревку. А в голове уже шумело с натуги и от жары, и опричь того шуму ничего иного Федька и не слышал. «Сам управлюсь, сам управлюсь», — ровно кто твердил ему над ухом. И только когда уже совсем обессилел и хотел пасть рядом с бревном, все же вытащенным, как услышал другой шум. Так в уши и ударило. Федька услыхал раскат пищального выстрела и разноголосые тревожные крики.
В три, почитай, саженных прыжка очутился Федька у своей пищали. И только когда ухватил ее и саблю — огляделся.
— Чего стоишь! — крикнул откуда-то сбоку Афонька и промелькнул мимо Федьки, чуть не сшибив его с ног. Федька за ним.
Вон они где! С заходной стороны, от близкого лесу быстро надвигались татары. И встречь им к засеку, из лесин разных и веток сложенному, бежали казаки с пищалями, саблями, копьями. А кто и так, как был — с топором да с багром.
Задыхаясь, припал Федька к засеку. Просунул меж ветвей пищаль, приложил к ложу. Дуло ходуном ходило, плясало, ровно пьяное. Руки с оторопи и от бегу, и от натуги, как бревно выволакивал, дрожали. Никак дрожь не унять, чтобы целиться можно было. А те. — все ближе и ближе.
Вжал Федька что есть силы приклад в плечо и вздрогнул: кто-то над самым ухом ударил из рушницы[25]. Федьку окутало едким сизым дымом. Обернулся — Афонька. Уже новый заряд ладится в дымящий ствол всунуть.
— Ну, чо, Федька! Чо не стреляешь-то? Порох-то сух ли? Не подмочил? — тяжело дыша и горя лицом, торопливо спрашивал он, загоняя в ствол заряд и не глядя на Федьку — все смотрел через засек.
— Не, не подмочил, — ответил Федька и опять стал глядеть через засек. Дрожь в руках прошла.
Много темных точек накатывалось на засек. Были там и пешие, и конные. Шум стоял великий. Не идут басурманы в бой без крику. «Ы-ы-ы-а-а-а», — визжат по-дикому.
— Ы-ы-ы, — заревел встречь им Федька.
Супостаты уже видны были хорошо. Видать было, как блестели на них куяки[26] и шеломы. «Ну ино ничо. Пуля вам не стрела, черти поганые. И куяк пробьет, и до сердца достанет. Будете тогда слово нарушать, что давали нам — не ходить войной на острог».
Часто-часто захлопали выстрелы. Федька заспешил. «Затянет все дымом пороховым и не взвидишь ничего, куда стрелять-то», — подумал он и стал целить.
Пищаль сильно ударила его в плечо и в щеку, даже скулу заломило. Но тот, в кого Федька метил, упал на спину и сразу, повернувшись на брюхо, стал уползать назад, волоча по земле ногу. И еще несколько качинцев на земле лежали пораненные.
Вражьи качинские ратники приостановились, припали кто где, укрылись за деревьями. Густо стрелы полетели. Около Федьки, совсем рядом, свистнуло: твинь-твинь. Глянул вбок — стрела в лесине дрожит. Федька стал пищаль заряжать. Опять близ стрела прошелестела и еще две потом. Одна взошла в землю перед самым засеком, а другие опять где-то сбоку тюкнулись: тюк, тюк — будто кто клювом по стволу стукнул.
Пищали хлопали не переставая. Уж почти от дыму ничего видать не было. Федька опять бахнул, нацелившись, и опять попал.
— В сабли, казачки, в сабли, — донеслось до Федьки.
— А ну, хоробра дружина! — гикнул где-то невдалеке от Федьки десятник Роман Яковлев. Федька ухватился за рукоять сабли.
Раз — и Федька уже наверху засека. Афонька тут же, рядом, с копьем, а саблю в зубах зажал. Сощурился — куда ловчее прыгнуть. Да что там выглядывать. Прыгай!
— Вперед, казачки, бери их на саблю, православные!
— И-эх! — уставил Афонька копье в землю, оперся на него, оттолкнулся и прыгнул далеко вперед. Федька кубарем сверху — за ним.
25