Давид отвел взгляд и посмотрел в другую сторону. Что там было, за тридцатисантиметровой толщей брони? Азот? Метан? Окись углерода?
Он встал и медленно пошел, перешагивая через трупы. Откуда-то доносилось сиплое шипение вытекающего кислорода. Значит, где-то утечка. Скоро запасы кислорода кончатся и он умрет от удушья.
Нужно было добраться до кормового отсека, где хранились резервуары с кислородом. Может быть, ему повезет и он сумеет найти несколько запасных баллонов, уцелевших при катастрофе.
Он шел по узкому коридору вдоль борта корабля, превозмогая острую пульсирующую боль в голове, и когда, изрядно поработав локтями и руками, он разгреб обломки и смог, наконец, протиснуться в кормовой отсек, он увидел перед собой грузную фигуру Ваго Ваттама, второго радиста.
Это был венерианец — его крепкое мускулистое туловище с круглой и гладкой, как биллиардный шар, головой ни с чем невозможно было спутать. Сиреневые, глубоко посаженные глаза Ваго выражали отчаяние с той трогательной, пронизывающей душу непосредственностью и с той силой, с какой умели выражать свои чувства только венерианские гуманоиды.
Давид очень любил его. Это был уже не первый их совместный полет, и он всегда испытывал теплое искреннее расположение к этому простодушному преданному существу.
Ваго тоже повезло, он остался жив. Это немного ободрило Давида. Левая нога венерианца кровоточила, но, осмотрев рану, Давид убедился, что она нисколько не опасна для жизни.
— Ваго, надо выбираться отсюда.
— А где другие?
Погибли. Все погибли. Уцелели только мы с тобой.
Я готов выполнить любое ваше приказание, господин Маршал.
Надо срочно спасать кислородные баллоны.
На лице венерианца выразилось удивление.
Нет смысла. Здесь есть воздух.
— Воздух? Откуда ты знаешь?
Ваго увлек его за собой в соседний отсек и показал на широкую рваную дыру в стальном корпусе.
— Я бы давно уже был мертв, — сказал он, — Я находился здесь, когда это произошло, и я…
Давид вдохнул, затем прыжком подскочил к перегородке и выглянул наружу. В свете начинающегося дня он увидел пышную растительность — густой амазонский лес с огромными деревьями, вершины которых слабо покачивались под легкими порывами ветра, он снова с наслаждением вдохнул мягкий, насыщенный травяными ароматами воздух, может быть только излишне влажноватый..
— Этот шум… — с гримасой отвращения на лице, неожиданно сказал Ваго. — Вы ничего не слышите?
Давид прислушался, но в окружающей тишине расслышать ничего не смог.
— Нет, — сказал он, — Какой шум?
Он знал, что слух у венерианца сверхъестественно чуткий. Ваго улавливал звуковые частоты — гораздо более высокие, чем двадцать тысяч колебаний в секунду — предельно высокий звук, какой способен слышать человек. Ваго слышал ультразвук до 200 000 герц — феноменальная способность, особенно если вспомнить, что слуховой порог у собак и летучих мышей, земных «рекордсменов», соответственно составляет 80 000 и 120 000 колебаний в секунду.
— Шум какого происхождения? — повторил свой вопрос. Давид.
Ваго пожал плечами. Как мог он описать это на языке землян?
— Это ничего, — сказал он. — Вы правы, надо выбираться из корабля. Попытаемся это сделать.
Как они и ожидали, выходной люк при ударе заклинило, и открыть его удалось только после нескольких изнурительных попыток.
Они с трудом протиснулись в распахнутый люк, но в тот момент, когда ноги их коснулись поверхности, Ваго истошно закричал. Давид обернулся. Венерианец стоял рядом с ним, обхватив обеими руками голову, и продолжал кричать, все надрывней и надрывней. Потом он рухнул на колени, его тело дергалось в конвульсиях. Он повернул к Давиду искаженное ужасом лицо. Он пытался что-то сказать, но слова будто застряли у него в горле, и с побелевших губ слетел только последний долгий крик агонии.
Он упал на землю, головой вперед, перевалился на бок и замер. Давид склонился над ним, но сразу понял, что все уже бесполезно. Ваго был мертв.
Его барабанные перепонки лопнули, и густые струи крови вытекали из обоих ушей.
Несколько минут Давид Маршал беспомощно стоял на коленях возле трупа, не в силах даже пошевелиться. Наконец, он заставил себя встать с земли. Он чувствовал, что его бьет дрожь, как при лихорадке. Его мучила жажда. Ужасная жажда… Дыхание было обжигающе-горячим. Перед глазами плясами светлячки, — лишь неимоверным усилием воли удалось прогнать галлюцинацию.
Оступаясь и спотыкаясь при каждом шаге, движимый одним неистовым желанием выжить, он медленно побрел к лесу в надежде найти там ручей. Каждый шаг давался с болью, словно в икры впивались тонкие стальные лезвия; боль поднималась все выше и словно растекалась по телу — в бедра, в грудь, в голову — пока не заполнила его целиком.