Туман находил вялыми волнами, глушил звук, подъедал цвет, но оттуда, из его нутра, уже слышались спешные шаги, звяканье, разудалые вскрики.
Это охотник шел косяком на разрешенный отстрел.
Терешечка запечалился:
– Опять! Толпы несметные! На развод не оставят...
И побежал. По хвощам. По кустам. По поганым грибам. Махал руками. Взбрыкивал ногами. Валил деревца чахлые. Прогал оставлял широкий. Мы, конечно, за ним. Только поспеть!
Открылась вода под ногой.
Лодка-плоскодонка у берега.
Сиденья по борту.
Терешечка прыгнул туда, мы заскочили следом, и он заорал тут же:
– Эгеге! Наро-оды! А вот перевоз, перевоз! Кому на утку-селезня, на нырка-чирка, вали сюда!
И повалили.
Первыми вышли из тумана, в ногу, два молодца-удальца в ладных зеленых куртках с маскировочными пятнами, в блестящих болотных сапогах, с портупеями-патронташами, с новенькими, в масле, ружьями, с рюкзаками за плечом.
– Вы кто есть?
– Старшины-сверхсрочники особых десантных войск.
– Чего пришли?
– Утку бить.
– Лезь к нам.
Залезли. Сели. Ружья приставили к ноге. Глаз сощурили привычно.
– На сколько намылились? – спросили их осторожно.
– Да десятка на три.
Терешечка так и задрожал:
– А не жалко?
А они:
– Мясца, парень, охота. Прокол у нас с мясцом. Полный обвал. А мы мужики в силе, нам мясца надо. Настреляем – утятинки поедим всласть.
– Вы еще попадите, – сказал мой друг.
– Мы попадем, – пообещали. – Нам не впервой. В десятку. С закрытыми глазами. Из положения «стрельба стоя». Кого ждем?
И проверили, как сидят фуражки: три пальца под околышем.
Пришли еще трое, пьянь-теребень ларьковая, дружно взбулькивали на каждый шаг. Один в шубейке, другой в кацавейке, третий в плаще брезентовом до самых пят, какие носят сторожа. На ногах галоши, сандалеты, кеды драные, да одно ружье на троих – вместо ремня шпагатик.
– Вы чьи будете?
– Мы-то? – сказали. – Мы мамкины.
– Куда идете?
– А куда все.
– Лезь в лодку.
Залезли. Расселись. Ружье бросили на дно, в воду. Бережно уложили авоську с бутылками да неподъемную канистру.
– Шесть литров, – похвастались. – Да спирту канистра.
– Не, – заволновался мой друг, раздираясь противоречиями. – Я не пью.
– И не надо, – сказали. – Глотнешь пару стаканов, и будет с тебя.
Принялись разливать.
– А вы стрелять станете? – спросил Терешечка.
– Мы, друг, всё станем. Стрелки отменные. Охотнички до жареного. Кончится выпивка – сам увидишь.
И улыбнулись нехорошо.
Встал из травы малый – глаза запухшие, без ружья вовсе, сказал, как поздоровался:
– Выкусь закусь сикось накось... По рублику скинемся?
Эти, у канистры, оживились:
– А где купишь?
– Моя забота.
– Да тут лес кругом. На сто верст.
А он – знатоком:
– Лес лесом да бес бесом.
– Старики, – сказал мой друг. – У вас и так хоть залейся.
– По рублику, – пояснили, – святое дело.
И тот побежал на полусогнутых.
– Он тут с весны, – сказал Терешечка. – С прошлого отстрела. Всё пропил, никак домой не дойдет.
– Наш человек, – сказали от канистры и разлили по новой.
Пришел дед-дребезга, вертлявый да гунявый, встал за кустом, облизнулся, на глаза не кажется.
– Кто таков?
– Степа-позорник.
– Чего прискакал?
– Озерцо показать. Уток навалом. Сами на смерть лезут.
– Сыпь сюда.
– Да он заругается.
– Заругаешься? – спросили Терешечку.
– Заругаюсь, – сказал. – Ходит, выпивку клянчит, меня позорит.
– Терентий, – позвал дед из куста. – Лишу родительского благословения.
– Лиши, лиши. Не больно и надо.
– Терентий, – позвал тот слезливо. – Наследство не отпишу.
– Да чего у тебя есть?
– Чего, чего... Шубный пинжак. Галифе. Ремень с бляхой. Много чего.
А сам уже лез в лодку, бурчал обиженно:
– Да я в МеВеДе работал. В спецчастях. Бандитов ловил на высотных местах сибирской низменности.
– Наш человек, – сказали сверхсрочники.
– Не наш человек, – сказали от канистры.
Но отлили.
Со знакомством – святое дело.
Пришел мужчина – калган бритый, двустволочка в узорах, не иначе, немецкой работы, ягдташ-патронташ с иноземной наклейкой, сапоги до пупа, дым сигареты ненашенской, строго спросил с берега:
– Что за народ?
– Сбродня, – ответили. – Лесовики. Дикие мужички. Дрянца с пыльцой. Ты кто есть?
– Кто есть, – сказал важно, – вам знать незачем. Кто буду – еще узнаете.
Степа-позорник подкатился незамедлительно:
– Наработано. Бандитов наловлено. Медаль отхлопотать за героическую жизнь.
А тот:
– Зайдете в приемные часы.
Сел на носу. Отдельно от прочих.
– Не, – сообщил. – У меня коньяк.
– А никто и не подносит, – сказали от канистры.
И поглядели нехорошо,
Лодка уже осела заметно, но народ всё прибывал.
Пришел мужик с капканом.
Пришел малец с луком.
Малоумный с рогаткой.
Недросток с фоторужьем.
Пришли вместе слепой с глухим: один слушает, чего где шевелится, другой палит туда без передыху. Бой-гром по лесу: авось, в кого попадут.
Последним притопал звероватый дядя, косорукий, косоротый и косоногий. То ли человек, то ли полулюдок.
– У меня фузея, – сказал. – Стволы-стаканы. Кило пороху, два кило гвоздей: стаю на лету снимаю.
Зауважали:
– А вы кто есть?
– Косой Гам-Гам.
– Из каких будете?
– Из недоносков.
– Чего надо?
– А чего всем. Я их руками рву, с пером ем.
– Годится. Иди к нам жить.
Влез. Лодка осела. Борта вровень с водой.
– Потонем, – сказал Степа-позорник.
– Не потонем, – сказали от канистры. – Еще не допито.
– Мы не потонем, – сказали сверхсрочники. – У нас плавучесть повышенная.
– У меня тоже, – сказал калган. – Везде всплывал.
– А и потонем, – слепой с глухим, – спирт не надо разводить. Сам разбавится.
И протянули складные стопочки. С виду неприметные, а раскроешь – ведро входит.
Прибежал малый с бутылкой, прыгнул на корму, лодка черпнула бортом:
– Чего стоим?
И мы тронулись.
Сбродня. Дрянца с пыльцой. Всякие разные.
Сбежать бы, да некуда.
От себя не сбежишь.
Дальше – туман.
Захочешь – не вспомнишь.
Туман снаружи и туман внутри.
Только прогалы редкие, как оконца в трезвый мир.
Терешечка толкался не спеша шестом, лодка ползла тяжело, брюхом раздвигала осоку.
Болотная жижа. Пузыри. Осклизлые коряги. Островки гнилых трав. Вода на дне. Ноги промокшие. Спины озябшие. Жуть и пьянь.
– Моё! – верещал малый и махал под носом бутылкой. – Сперва выпьем моё!
Мой друг глотнул с пониманием и сразу отпал.
– Бесиво, – сказал из беспамятства. – Зелье одуряющее. Настоено на голом спирту. Трава-дурман, да дуришник, да волчья ягода, да сонная одурь, да черная псинка, да песья вишня, да кошачья петрушка, да собачий дягиль, да свиная вша, да синий зверобой, да мужичий переполох, да мухоморов – по вкусу.
И сник.
Терешечка взял бутылку, оглядел на просвет.
– Где брал?
– У мужика у одного, – сказал малый. – Тут, за углом. Я у него всегда беру.
– Что за мужик?
– Да когда как. То он зверь, то жеребец, а то гриб. А сегодня не пойми чего. Снизу мохнато, сверху гладко, посередке дыра.
– Всё правильно, – сказал Терешечка. – Можно пить.
Другие глотнули и тоже отпали.
Кто-то лез искупаться.
Кто-то полз целоваться.