Я ожидал, что пленка вот-вот закончится, но вдруг услышал еще один приглушенный щелчок, за которым последовал громкий выстрел. Несмотря на то что я прикрутил звук, выстрел показался мне атомным взрывом. Я вздрогнул и застыл на месте. Кассета остановилась. Я простоял на месте пять минут, гадая, чья рука могла включить магнитофон в последний раз.
Когда мне удалось совладать с собой, набрал телефонный номер, и Патриция снова ответила после первого же гудка.
– Выстрел прозвучал в самом конце?
Я подавленно буркнул «да», еще более подавленно поздравил ее с успехом и чуть громче объяснил, что выстрел записали в самом конце кассеты с Девятой симфонией Бетховена. Она глубоко вздохнула, и я живо представил, как дрожит телефонная трубка у нее в руке.
– Хвала небесам! А то я уже забеспокоилась. Не забудь снять с проигрывателя и магнитофона отпечатки пальцев, но особенно ни на что не надейся. Мы имеем дело с коварным преступником.
Я ответил, что так оно, судя по всему, и есть, но ее догадка помогла понять, как он покинул место преступления. Кроме того, теперь можно уточнить время убийства: оно произошло почти на двадцать пять минут раньше. Мои последние слова ее как будто смутили.
– Погоди-ка. Во-первых, я вовсе не уверена в том, что убийца – «он», а во-вторых, откуда ты взял двадцать пять минут?
Я улыбнулся про себя, думая, что на сей раз ее опередил, и сообщил, что запись на одной стороне кассеты рассчитана на двадцать пять минут звучания. Я ждал восклицания: «Ага!» – но вместо него услышал тихий вздох облегчения и еще один прямой вопрос:
– Но у нас ведь нет доказательств, что убийца поставил кассету в магнитофон сразу после того, как произвел роковой выстрел?
Я вынужден был снова признать ее правоту. Теоретически убийца мог провести в квартире Олесена сколько угодно времени до того, как поставил в магнитофон кассету и вышел. Кстати, и пленку можно было перемотать вперед, так что убийство могло произойти всего за несколько минут до воспроизведения записи выстрела. Вдруг я вспомнил, что судмедэксперт ведь тоже называл довольно большой промежуток времени смерти – от восьми до одиннадцати. Посовещавшись, мы с Патрицией сошлись на том, что подозреваемыми можно считать всех жильцов, у которых не было железного алиби на период с восьми до десяти минут одиннадцатого. Кроме того, она попросила меня заехать к ней и кое-что обсудить до того, как я приступлю к повторным допросам соседей.
Через полчаса я снова сидел в библиотеке «Белого дома» перед принцессой Патрицией. Она радостно грызла большую морковь, отчего стала похожа на необычайно самодовольного кролика. Сжимая морковку в левой руке, правой она стремительно записывала мои слова: я пересказывал ей показания соседей. Не раз мне приходило в голову, что я самым вопиющим образом нарушаю тайну следствия. Если это станет известно, меня ждут крупные неприятности. Правда, казалось немыслимым, чтобы отец или дочь выдали меня. С детских лет я привык уважать Боркманов и считал их людьми, достойными доверия. Более того, сейчас Патриция мне помогала. Кроме того, я понял, хотя мне неприятно было в том признаваться, что мне очень нужна помощь для того, чтобы схватить коварного убийцу Харальда Олесена.
Патриция впервые показала себя хорошей слушательницей; она не перебивая выслушала мой довольно долгий пересказ того, что мне удалось выяснить до сих пор. Несколько раз я замечал, как поблескивали ее глаза, но, когда я умолкал, она раздраженно призывала меня продолжать.
– Все очень интересно и в чем-то познавательно, – подытожила она около четырех часов, когда я замолчал.
Я предпочел расценить ее слова как комплимент и тут же многозначительно спросил:
– Так кто же убил Харальда Олесена?
Она едва заметно улыбнулась и сокрушенно вздохнула:
– Расследовать убийство, когда преступник неизвестен, – во многом почти то же самое, что рисовать портрет. Вечером в четверг перед нами стоял совершенно чистый холст. Нам удалось нанести на него несколько штрихов, которые впоследствии приведут к другим штрихам. И хотя вскоре все, возможно, станет ясно, прежде чем лицо преступника проявится на портрете, придется усердно потрудиться. Несмотря на уточненное время убийства, мне по-прежнему трудно представить, как убийца вошел к жертве, оставшись незамеченным, – и как он потом вышел. Учитывая все, что нам известно, убийца почти наверняка кто-то из жильцов дома. Правда, и других вариантов пока исключать нельзя. Поскольку Харальда Олесена убили между восемью часами и десятью минутами одиннадцатого, все, кто находился в здании – за исключением младенца, конечно, – теоретически обладали такой возможностью.