ЛЮДИ НА БОЛОТЕ
ПОЛЕССКАЯ ХРОНИКА
Авторизованный перевод с белорусского Мих. Горбачева
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Хаты стояли на острове. Остров этот, правда, не каждый признал бы
островом - о него не плескались ни морские, ни даже озерные волны: вокруг
гнила кочковатая трясина да шумели вечно мокрые леса.
Деревня лепилась к берегу острова - плетни огородов кое-где по кочкам
взбегали на приболотье. С другой стороны, на север, болота немного
отступали, даря людям песчаное поле. Отступали болота и на западной
стороне, где зеленели или желтели до самого леса поля, тоже скупые,
неблагодарные, хотя и менее песчаные. С юга болота снова подбирались к
замшелым соломенным крышам, но отсюда больше всего поддерживалась связь с
внешним миром и тут по трясине была настлана дорога. Что это за дорога,
можно судить хотя бы по тому, что ездили по ней смело только в морозную
пору, когда и непролазная трясина становилась твердой, как ток, или летом,
когда болото подсыхало.
Большую часть года остров был как бы оторван от других деревень и
местечек. Даже в ясные дни редкие газеты или письма от сыновей и братьев с
трудом доходили сюда в торбе полешука - кому приятно было месить грязь без
особо важной на то причины, - но и эта непрочная связь с землей при каждом
затяжном дожде легко рвалась. Осенью и весной связь эта прекращалась на
долгие месяцы: трясина, страшно разбухавшая от мокряди и разводья,
отрезала остров от окружающего мира прочнее, чем самые широкие разливы.
Много дней люди жили как на плоту, который злая непогода оторвала от
берега и унесла в море, - надо было ждать, когда попутный ветер пригонит
его к земле.
Но такое положение тут никого не пугало, жителям острова оно казалось
обычным. Они знали, что со всех сторон, вблизи и дальше, лежат такие же
островки среди бесконечных болот, диких зарослей, раскинувшихся на сотни
верст, с севера на юг и с запада на восток. Людям надо было тут жить, и
они жили. Нудные дожди, которые месяцами лили на мокрые стрехи, холодные
ветры, что яростно били в замерзшие глаза-окна вьюгами, тёплое солнце,
встававшее в погожие дни над ольховыми рощами, - все видело этот остров
озабоченным, в непрерывной, каждодневной суете.
Люди всегда были чем-нибудь заняты: утром и вечером, летом и зимой, в
хате, на дворе, в поле, на болоте, в лесу...
И в это июньское утро, когда солнце брызнуло своими первыми лучами
из-за вершин Теремосского леса, над хатами уже вились утренние дымки, в
раскрытых хлевах там и тут слышалось дзиньканье молока о подойники,
добродушные и строгие окрики женщин. В нескольких дворах эти звуки
перебивал чистый клекот железа - косцы отбивали молотками косы, готовились
идти на болото. По пустой улице с торбой через плечо, оставляя босыми
ногами темный след на выбеленной росой траве, шел, размахивая длинным
веревочным кнутом, полусонный парень-пастух. Время от времени он звонко
щелкал кнутом и хрипловатым голосом покрикивал:
- Ко-ро-вы!.. Ко-ро-вы!.. Ко-ро-вы!..
Голос его после сна был слабым, напрягаться парню не хотелось, и он как
бы помогал себе ленивым, но звонким щелканьем кнута. Ворота дворов быстро
открывались, коровы медлительно, со шляхетской важностью, сходились в
стадо, оно пестрело, ширилось во всю улицу, наполняло ее мычанием. Когда
пастух дошел до края деревни, в воротах последнего двора показалась бурая,
с белой лысинкой корова, которую подгоняла хворостиной чернявая девушка.
Подогнав корову к стаду, девушка быстро возвратилась в дом, но не
успело стадо скрыться, как она уже с деревянным ведром в руке снова
появилась во дворе. Она подошла к колодезному срубу, который другой
стороной выходил на соседний двор, зацепила дужку ведра за очеп. Журавль
быстро стал опускаться вниз, радостно заскрипел.
Набрав воды, девушка привычным движением хотела потянуть очеп и вдруг
остановилась. Наклонившись над колодцем и придерживая рукой очеп, чтобы он
не качался, девушка стала смотреть вниз, ожидая, пока вода успокоится.
Она, видно, хотела поглядеться в воду, но из хаты послышался недовольный
крик:
- Ганно-о!.. Где ты, нечистая сила?!.
- Я сейчас!.. Уже несу!..
Девушка заспешила, торопливо сняла ведро с очепя и, расплескивая на
песок воду, направилась к хате...
На соседнем дворе, около гумна, хлопотал возле телеги бородатый, в
длинной полотняной рубашке дядька - квачом с дегтем, маслено
поблескивавшим на солнце, смазывал оси. Рядом с ним, привязанный к забору,
стоял неуклюжий, головастый конь и лениво искал что-то в траве... На
другом дворе женщина несла корм свинье и подсвинку, визжавшим так
пронзительно, что визг этот на время заглушил все остальные звуки
куреневского утра.
- Тихо! Нет на вас угомону! - крикнула женщина, подавая корм, на
который животные набросились сразу, отталкивая один другого и кусаясь.
Особенно усердствовала свинья, и женщина поискала глазами палку, чтобы
утихомирить ее, отогнать от подсвинка. Но палки не было, и женщина сердито
толкнула свинью потрескавшейся ногой, пригрозила: - Вот я сейчас тебе!..
С каждой минутой Курени все больше наполнялись людскими голосами,
движением - на одном дворе мать звала сына, на другом плакало, заливалось
слезами не вовремя разбуженное дитя. Во двор около липы пожилой человек
вел коня, со двора напротив выгоняли поросят, и за ними покорно брело
замурзанное дитя с опущенными по-стариковски плечами...
Из хаты, стоявшей недалеко от той, где девушка брала воду, потягиваясь,
вышел на крыльцо парень с хмурыми заспанными глазами, с взъерошенной не то
русой, не то темной чуприной, с упрямо сжатым ртом.
Мать пожалела будить его раньше. Но и теперь просыпаться было ему
нелегко, - когда она, будила, в дремотном сознании его переплетались и
картины прерванных странных видений, и слова матери, и назойливый клекот
аиста... Жмурясь от солнца, Василь вспомнил об этом клекоте, прислушался:
кто-то близко отбивал косу - клё, клё, клё. В голове шевельнулась
равнодушная мысль, - видно, это и были те звуки, которые в полудреме он
принял за клекот аиста.
Вспомнились слова матери: "Вставай, сынок... Поднимись, все уже
встали... Поздно будет..." Он взглянул на солнце - высоко ли оно стоит - и
на миг ослеп от его блеска.
Василь сразу ожил, заторопился - солнце, как ему показалось, поднялось
высоко.
"Не разбудила по-людски! Когда все вставали! - подумал он недовольно,
даже рассерженно, и тут же, обеспокоенный, спустился с крыльца. - Коня
надо быстрее привести! .. А то выберешься позже всех из-за этой матки!..
Стыдно будет!"
Он бросился к приболотью, где возле ольшаника пасся стреноженный конь.
Когда же въехал во двор, увидел сутуловатого, с желтой лысиной деда
Дениса, суетившегося около телеги. Дед несколько дней назад, ловя рыбу,
промок и простудился, вчера пластом лежал на печи, а сегодня - на тебе,
тоже поднялся.
- Уже поправились?-бросил Василь, соскочив с коня.
- Эге, поправился! - уныло покачал головой дед. - Словно дитя, которое
впервые встало на ноги...
- Так легли бы пошли!
- Улежишь тут! В этакий день! - Дед провел худой рукой под пузом коня.
- Неплохо наелся!
- Наелся.
Василь привязал коня к смазанной еще с вечера телеге и вошел в хату;
мать стояла у печи, помешивала в ней кочергой Услышав сына, не